Дочь реки

И думалось, что в Волоцке спокойно и безопасно, да все равно возвращаться туда не хотелось. Дни шли за днями: монотонные напряженные. Скоро Гроза уже совсем оправилась после встречи с матерью, которая словно перевернула в ней что-то, надломила — и теперь только ждать, когда станет вовсе ясно, что именно. И страшно было одно: уйти вслед за вилой ей будет очень тяжело. Гораздо тяжелее, чем думалось еще несколько лун назад. Но, если мать не солгала и душа Грозы — все, что ей нужно, то так тому, верно, и быть. Все равно она никому не принесла счастья. А Домаслав, коли и впрямь жениться не передумает, то переживет разлуку

— рано или поздно.

И какой уж долгой ни казалась дорога до Волоцка, а настал тот день, как Гроза начала узнавать здешние места. Осталась за спиной самая ближняя на пути к городу весь. А там уж к самой ночи должны были добраться и до детинца. Гроза все ж уговорила Владивоя позволить ей в седле ехать. Он поупрямился для вида, но согласился. И показалось, что даже нравится князю, что едет она то рядом с ним, то чуть позади, а все равно поблизости. To и дело он поворачивал к ней голову — и тогда по спине наперед пробегалась ледяная волна от его пытливого взгляда, а после все тело жаром охватывало. Слишком хорошо помнила Гроза, что случилось в ту первую стоянку в шатре. Какой силы было желание Владивоя овладеть ей и какой силы — воля его, что остановила от большой ошибки. Теперь она точно знала, что не позволит себе больше слабости перед ним, не позволит душу себе рвать на части кажущейся близостью и отстраненностью одновременно.

Но, чем больше Гроза в голове все мысли о князе укладывала, тем больше другое понимала: Рарога она увидеть хочет снова. Тревожило ее молчание находника и то, что он, обо всем рассказав князю, решившись попросить помощи у него, теперь пропал неведомо где. Видно, решил к службе своей вернуться, раз уж теперь они с Владивоем и впрямь обо всем уговорились. Но осталось между грозой и Рарогом что-то недосказанное, что они хотели еще поведать друг другу во тот вечер у ручья, да не успели. И стоило вспомнить, как начинало печь щеки. От того, что тело помнило, как обнимал он, какими были его губы, решительно твердыми и в то же время ласкающими. Это не было похоже на то, как касался ее Владивой: с уверенностью и правом, будто она и впрямь ему принадлежит. А Рарог спрашивал

— каждым своим прикосновением, каждым движением тела, что прижимало ее к теплой земле. Как будто не верил, что она и впрямь не противится, не пытается отбиться или уколоть острым словом. Да она и сама не верила. Но хотела верить ему. И каждый раз, осознавая это, пыталась себя одернуть: нельзя. Не должно быть так, чтобы при одной мысли о нем забывалось все, что случилось в последние седмицы. И вина собственная перед Ярдаром Медным, перед теми, кто взялся ее защищать.

— О чем думаешь, Гроза? — прервал ее раздумья Владивой.

Она медленно, будто во сне, повернула к нему голову. Холодные глаза князя неспешно скользили по ее лицу.

И так случалось теперь все чаще, словно он хотел бы голову ей вскрыть и вынуть все мысли. Ничего не пропустить, за все наказать, что покажется ему лишним.

— О том, что зря ты меня на Ледном озере не оставил.

— Я говорил и снова скажу, — князь устремил взгляд в даль перед собой. — Я не оставлю тебя, Гроза. Покуда другой не возьмет тебя под защиту своего рода.

— Домаслав…

— Он, вестимо. Раз уж он твой жених. Весть до него уже, верно, дошла. Теперь дождаться осталось, как он доберется до Волоцка. И Долю моли, чтобы так нити сплела — и Домаслав успел раньше до тебя добраться, чем Ярдар.

И горько стало от того, что, кроме других бед, Гроза вновь вынуждена была отца далеко оставить, без защиты, без надежды на то, что мать его не уведет за собой в отмеренный срок. И все боялась, что настигнут ее недобрые вести, коих было уже в последнюю луну предостаточно.

Как зазолотилось ясное небо предчувствием заката, как застыли кроны знакомых разлапистых сосен, оставленные в покое уснувшим ветром, отряд княжеский выехал на дорожку прямую до самого Волоцка — а там на большак, растертый в стороны на несколько саженей копытами лошадей ногами путников, прокатанный колесами бесчисленных телег.

Висела пыль в воздухе, кутала копыта лошадей по самые бабки. Струилась остротой душной в ноздри. И издалека уже пахло городом, большим, многолюдным, закованным в бревенчатый обруч стен.

Как начало смеркаться, расступилась перед князем и его ближней дружиной весь у подножия Волоцка, а там, как проехали через нее насквозь — во всю ширь развернулись перед взором необъятные стены, куда Гроза и не хотела бы больше возвращаться. Темнели башни на светлом небе, и зев ворот еще готов был принять припозднившихся путников.