Дочь священника

Миссис Криви наблюдала за инновациями Дороти ревнивым взглядом, но вначале активно не вмешивалась. Конечно, она не собиралась показывать, что втайне удивлена и обрадована: нашлась такая помощница, у которой действительно есть желание работать. Увидев, что Дороти тратит свои деньги на учебники для детей, она пришла в восхищение от мысли, что ей удалась успешная проделка. Однако она всё вынюхивала и ворчала из-за всего, что бы Дороти ни делала. К тому же она настаивала на так называемой «тщательной проверке» ученических тетрадей, на что Дороти приходилось тратить много времени. Эта система проверки, как и всё остальное в школьном распорядке, была составлена в расчёте на родителей. Дети периодически забирали тетради домой, чтобы показать родителям, и миссис Криви никогда не разрешала писать в них ничего пренебрежительного. Нигде нельзя было написать «плохо» или что-то вычеркнуть, или просто жирно подчеркнуть. Вместо этого по вечерам Дороти, под диктовку миссис Криви, украшала тетради более или менее радостными комментариями, выведенными красными чернилами. Самыми любимыми у миссис Криви были следующие: «Очень похвальное выполнение», или «Отлично! Ты делаешь большие успехи! Так держать!». В каком направлении делались успехи – не разъяснялось. Однако, родители, казалось, готовы были проглатывать всё это в безграничном количестве.

Конечно, бывали моменты, когда возникали проблемы и с самими девочками. Из-за разного возраста управляться с ними было непросто. И хотя все поначалу хотели быть с Дороти «хорошими», они не были бы детьми, если б были «хорошими» всегда. Бывало, что девочки ленились, а иногда поддавались и самому ужасному пороку школьниц – хихиканью. Первые несколько дней Дороти долго билась с маленькой Мэйвис Уильямс, ограниченность которой превосходила все представления о возможной ограниченности одиннадцатилетнего ребёнка, и Дороти не могла с этим ничего поделать. При первой попытке предложить девочке сделать нечто отличное от постоянного переписывания крючков, Дороти увидела в её широко расставленных глазах такую пустоту, которая человеку не свойственна. А иногда на Мэйвис нападали приступы разговорчивости, во время которых она задавала самые невероятные и несуразные вопросы. Так, например, открыв книгу для чтения и найдя там иллюстрацию «умный слон» или ей подобную, она задавала Дороти вопрос:

– Позалуста Мисс, сто это здесь? – она забавно коверкала произношение некоторых слов.

– Это слон, Мэйвис.

– А сто это – слон?

– Слон – это дикое животное.

– А сто это – зивотное?

– Ну, собака, например, – это животное.

– А сто это – собака?

И так далее, почти до бесконечности.

На четвёртый день в середине утренней смены Мэйвис подняла руку и с хитроватой вежливостью, которая должна была насторожить Дороти, попросила:

– Позалуйста, мисс, мозно мне выйти?

– Да, – ответила Дороти.

Одна из девочек постарше подняла руку, вспыхнула, и опустила руку, постеснявшись говорить. Но Дороти спросила её, и девочка стыдливо ответила:

– Пожалуйста, мисс… Мисс Стронг обычно не позволяла Мэйвис одной ходить в туалет. Она там запирается и не выходит, и миссис Криви очень из-за этого злится, мисс.

Дороти быстро послала вдогонку, но было уже поздно. Мэйвис оставалась в своём latebra pudenda до двенадцати часов.[91] Потом, в личной беседе, миссис Криви объяснила Дороти, что у Мэйвис врождённый идиотизм или, как она выразилась, «не всё в порядке с головой». Её нельзя научить абсолютно ничему. Конечно, незачем «грузить этим» родителей Мэйвис, которые считают, что их дочь просто немного «отстаёт» и регулярно вносят плату за обучение. С Мэйвис легко было справиться. Просто нужно было давать ей тетрадку и карандаш, говорить ей, чтобы она спокойно сидела и рисовала. Но Мэйвис, дитя привычки, не рисовала ничего, кроме крючков. Она была вполне счастлива, просиживая так часами с высунутым языком над крючками и закорючками.