Дочь священника

Более того, даже когда Дороти не была непосредственно у неё перед глазами, миссис Криви находила способ давать знать о своём присутствии. Она всё время бродила рядом с классом, так что Дороти в любой момент могла подвергнуться её вторжению. А когда миссис Криви считала, что в классе слишком расшумелись, она внезапно начинала так стучать в стену ручкой швабры, что дети подскакивали от неожиданности и отвлекались от работы. В течение всего дня миссис Криви была неустанно и шумно деятельна. Если она не готовила, то гремела шваброй и ведром или изводила уборщицу, или внезапно появлялась рядом с классом, «делала обход», надеясь поймать Дороти или детей на каком-нибудь проступке, или «немного занималась садом», то есть калечила садовыми ножницами несчастный маленький кустарник, что рос среди гравия в садике за домом. Только два вечера в неделю оставались у Дороти свободными от миссис Криви. Это когда последняя совершала набеги на родителей или, как это называлось, «набирала девочек», агитируя родителей, которые возможно захотят отдать детей в её школу. Эти вечера Дороти обычно проводила в публичной библиотеке, ибо когда миссис Криви не было дома с целью экономии газа и топлива предполагалось, что Дороти не будет оставаться дома. В иные вечера миссис Криви была занята написанием писем родителям с требованием уплаты долга или писем редактору местной газеты, где она торговалась по поводу цен за объявления. Или она рылась в партах девочек, проверяя, хорошо ли проверены их тетради, или «немного занималась шитьём». Если у неё не было никакого занятия хотя бы в течение пяти минут, она доставала свою коробку для работы и «немного занималась шитьём». Шитьё это обычно заключалось в перешивании панталон из грубого белого полотна, которые у неё имелись в невероятном количестве. Одежды более неудобной, чем эти панталоны, просто представить себе невозможно. Они в большей степени, чем чепец монахини или власяница отшельника, являли собой образец приводившего в ужас, ледяного целомудрия. Их вид наводил на размышления о покойном мистере Криви и заставлял задуматься, а существовал ли оный вообще.

Если посмотреть со стороны на образ жизни миссис Криви, можно сказать, что удовольствия из её жизни были исключены. Она никогда не делала ничего такого, что делают обычные люди, чтобы порадовать себя: никогда не ходила в кино, не разглядывала книг, не ела сладостей, не готовила особых блюд на обед, никогда не наряжалась. Общественная жизнь для неё не имела никакого значения. У неё не было друзей, она, вероятно, даже не способна была представить, что существует дружба, и едва ли обмолвилась словом с кем бы то ни было просто так, не по делу. За ней не наблюдалось никаких признаков религиозности или веры. Несмотря на то, что она ходила каждое воскресенье в Баптистскую молельню, чтобы поразить родителей своей религиозностью, её отношение к религии можно определить как умеренный антиклерикализм, базирующийся на идее, что духовенству «нужны только ваши деньги». Она производила впечатление существа абсолютно безрадостного, полностью поглощенного безрадостным миром её существования. Но в действительности всё было не так. Существовало несколько вещей, которые доставляли ей острое и неистощимое удовольствие.

Это, к примеру, была алчность, жажда денег. В этом заключался главный интерес её жизни. Существует два типа алчных людей: это смелый, хваткий тип, который погубит тебя, если сможет, но который никогда не будет считать гроши, и мелкий скряга, который не умеет ничего поставить так, чтобы делать деньги, но который, как говорится, готов из-за гроша удавиться. Миссис Криви принадлежала ко второму типу. Бесконечной агитацией и ложными обещаниями она довела численность школы до двадцати одной ученицы, но она ни на шаг не продвинулась вперёд, так как была слишком жадной, чтобы тратить деньги на необходимое оборудование и платить соответствующую зарплату своей помощнице. Плата за обучение, которую вносили, или не вносили, девочки, составляла пять гиней за триместр, с некоторыми доплатами, поэтому, как бы ни морила она голодом и не выжимала соки из своей помощницы, надеяться на чистую прибыль больше ста пятидесяти фунтов в год она не могла. Но она была этим вполне удовлетворена. Ей важнее было сэкономить шесть пенсов, чем заработать фунт. Мысль о том, что удалось урезать обед Дороти ещё на одну картофелину или закупить для неё дюжину тетрадей на полпенни дешевле, или самовольно впихнуть незаконные пол гинеи в счета «хороших плательщиков», делала её невероятно счастливой.