Дочь того самого Джойса

– Но ты обещал, что никто ничего не узнает, Джим! Ты обещал! – Мама раздвинула грязные кружевные занавески и посмотрела на целую очередь газетных репортеров, выстроившихся внизу. Некоторые принесли с собой одеяла и маленькие подушки, как будто собирались разбить лагерь у наших дверей. Она принялась расхаживать по крошечной, дурно пахнущей гостиной в квартире на Кэмден-Гроув, в Кенсингтоне. При этом она то и дело заламывала руки, а ее глаза делались странно блестящими, как будто она вот-вот заплачет. Однако она не заплакала.

Дверной звонок не умолкал весь день. Первый газетчик появился уже через два часа после того, как баббо подал заявку на разрешение на брак (он сделал это за двадцать четыре часа до свадьбы, в наивной попытке сохранить тайну). Затем они стали приходить один за другим, без конца звонить в дверь, кричать сквозь щель в почтовом ящике, бросать в окно мелкие камушки. В конце концов, когда мы решили, что они убрались на ночь, баббо настоял на том, чтобы мы вышли поужинать – втроем. Однако вернувшись в полночь, мы обнаружили еще одного репортера. Он сидел на ступеньках, прикрыв подтянутые к груди колени одеялом. Мы быстро обошли его и скрылись внутри, а вслед нам посыпался град вопросов.

– Что нам делать, Джим? – простонала мама. – Завтра это будет во всех газетах: Нора Барнакл, сорока семи лет, мать двоих ублюдков, наконец-то выходит замуж!

– Ублюдок – это я. И это я буду во всех газетах. Ублюдок Джойсов. А потом мне придется отправиться в какую-то художественную школу и сидеть в комнате, полной людей, которых я не знаю, а они станут показывать на меня пальцами и ухмыляться. Это намного хуже. А главное, я в этом не виновата! Я ничем такого не заслужила!

– Нам нужно поспать. – Баббо потеребил ухо. У него было отстраненное, непроницаемое лицо.

– Как, ради всех святых, мы будем спать, когда вокруг нас все эти газетчики? И в спальне плесень на стенах. Не так проводят ночь перед свадьбой, нет, не так! Не стоило мне с тобой сбегать. Глупая, безмозглая дура – вот кто я была. Пусть это послужит тебе уроком, Лючия. Даже не дотрагивайся до мужчины, пока он не наденет тебе на палец кольцо. Все они скользкие мерзавцы. Все до одного!

– Вы ведь знаете, что я не пойду на свадьбу, не так ли? – Я внимательно всмотрелась в лица родителей, надеясь, что они не заставят меня пройти еще и через это. Сколько раз они настаивали на том, чтобы я делала то, чего не хотела!

– Конечно нет, Лючия, – мягко сказал баббо. – Пройдись по магазинам. Купи себе что-нибудь. Это все пустяки. Пара строк в одной-двух сальных газетенках, и ничего больше.

– О, так ты думаешь, да? Пара строк в двух сальных газетенках! Ну, надеюсь я, что ты прав. Мы вроде как не знаменитые актеры или еще чего в этом роде. Хотя ты, Джим, ты-то наверняка считаешь, что ты звезда. Да только это не так. Ты не стоишь и двух строк в этих… газетах.

– Баббо всегда прав, – заметила я.

– Ах, посмотрите-ка на нее. Всегда такая преданная. Всегда слушает каждое отцовское слово. Даже после того, как она узнала, что родилась ублюдком. – Мама пронзительно рассмеялась и вскинула подбородок.

– Что ж, если я и ублюдок, то это только по твоей вине! – крикнула я. – Может быть, если бы ты была подобрее и вообще получше, он бы на тебе и женился.

– Будет, будет, Лючия. Я уже говорил, у нас было нечто вроде свадьбы в Триесте. Когда мы сошли с корабля. – Баббо повертел пуговицу у ворота. В глаза он нам не смотрел.

– Ради Господа Бога, забудь ты уже об этой истории, Джим! Надеть на палец чертово золотое кольцо в насквозь завшивленной комнате отеля, где и крысе не развернуться, – вряд ли кто назовет это свадьбой. – Она с бешенством взглянула на баббо. Белки ее глаз сверкали в полутьме.

– Ну будет, будет. Успокойся. – Баббо глубоко вздохнул. – Завтра мы все узаконим и поженимся, и не будет никаких ублюдков. Спокойной ночи, Лючия.

Он взял маму за руку, и они оставили меня одну. Я свернулась комочком в кресле с запятнанной голубой обивкой, прислушиваясь к мышам, что скреблись за стеной. Часы пробили час – единственный гулкий удар, который эхом пролетел по всей квартире. Сырой, пустой квартире, где мы должны были начать жизнь заново – как респектабельная, законная семья.

На следующее утро я проснулась рано – меня разбудил грохот лондонского подземного поезда, линия которого проходила прямо под нашей квартирой. Мама уже встала и одевалась для «свадебной церемонии». Она купила себе новый дорогой наряд, сшитый по последней моде, – летящую юбку, которая едва прикрывала ее колени, и узкое, по фигуре, пальто с модными манжетами. Несмотря на то что на улице был теплый, почти летний день, она настояла на том, чтобы надеть свой любимый воротник из лисы и шляпку-клош. Ее она надвинула чуть не на глаза.

– Чтобы никто меня не видел, – заметила она с натянутой улыбкой.

Прибывший юрист сообщил, что наша история стала главной статьей в «Дейли миррор» и что толпы фотографов с Флит-стрит поджидали родителей не только возле Кенсингтонского отделения регистрации браков, но и вдоль всей Кэмден-Гроув.