Дочь того самого Джойса

Он приоткрыл окно, чуть-чуть, на одну щелочку, и ветер тут же выдохнул крошечную горстку слепленных вместе снежинок ему в лицо. Они осели у него на лбу и в мгновение растаяли. Влага смочила стекла его очков. Он затворил окно и снова посмотрел на снег. Ему показалось, что снежинки пляшут, кружатся, забыв обо всем, в диком прекрасном танце. Лючия! Она пришла! И в этот момент слова хлынули к нему в голову. Он взял мелок и начал писать.

«Этак и так, туда и сюда, на пальчиках ног, на кончиках пальцев они крутятся, вертятся, вьются, вальсируют, ибо они есть ингеллес, кивающие, словно девы, что могут… И они выглядят так мило, сама любовь, освещенная любовью, заарканенные брачной ночью».

На секунду ему показалось, что он не пишет, но танцует со словами. Он сделал паузу, посмотрел в окно. Снег кружился и пел. Он почувствовал, как его захватывает этот водоворот, и закрыл глаза. И перед ним снова предстала она. Она была везде, в каждой снежинке, в каждой ниточке его памяти, в каждом волоконце его тела, в каждом слове его отвратительной книги. Он снова начал писать, и слова сами вылетали из-под мелка, из его пальцев.

«В последний раз в своей маленькой долгой жизни она собрала воедино все мириады ее дрейфующих сознаний в одно… Легкое платье затрепетало. Она ушла. И в реку, что была потоком, упала слеза, единая слеза, самая прелестная из всех слез…»

Какой поток мыслей и слов – это словно наткнуться на золотую жилу, подумал он. Ударить в нее с такой силой, что осколки золотой руды, целые яркие слитки, взлетят в воздух. И как искусно, как ловко и проворно он подхватывал их. Он положил мелок и стал подсчитывать слова, но никак не мог сосредоточиться. То и дело сбивался со счета, путал слова и предложения, однозначные и двухзначные числа. В конце концов он бросил это занятие. Еще одна мысль всплывала на поверхность сознания. Поднималась все выше. Уверенно. Резко. Он почувствовал, что мысль принимает форму и отвердевает, как застывающая глина.

Он застыл. Слова возились на языке, требовали, чтобы их произнесли вслух.

– Она не вылечится, пока я не закончу эту книгу.

Он снял очки, нажал ладонями на глаза. Эти нескончаемые слезы… Остановятся ли они когда-нибудь? Он чихнул и снова надел очки.

– Когда я покину эту темную ночь, она тоже исцелится.

Пространство вокруг искривлялось. Снег стучал в окно.

Он осторожно положил руку на рукопись. Он может вылечить ее! И вылечит! Но только окончив эту проклятую книгу. И он опять взял мелок.

«Я отхожу. Умираю. О горькая кончина! Я ускользну еще до того, как они проснутся. Они никогда не увидят. И не узнают. И не соскучатся. И это старо, и старо есть печально, и старо есть печально и устало, я возвращаюсь к тебе, мой холодный отец, мой холодный безумный отец, мой холодный безумный страшный отец… Мои листья облетели с меня. Все. Но один еще держится, лепится ко мне. Я удержу его. Понесу на себе. Чтобы напоминал о. Лфф! Так мягко это утро наше. Да. Понеси меня, бапа, как на той игрушечной ярмарке…»

Историческая справка

После четырех месяцев, что Лючия провела в санатории в Кюснахте, К. Г. Юнг отказался от лечения, мотивировав это тем, что дальнейший психоанализ возможен, но исход его неясен, и он даже может вызвать ухудшение. Джойс, который не доверял ни психоанализу, ни лично Юнгу, забрал Лючию из Кюснахта и поселил в том же отеле, где жил сам, вместе с медсестрой. В течение всего периода лечения Юнг и его ассистенты искали в прошлом Лючии тайну, связанную с сексом, но она всегда закрывалась в ответ на расспросы. Позже он сжег все заметки и записи, связанные с Лючией, продолжал считать Джойса источником всех ее бед. Известны его слова: «Они оба опускались на дно океана, но он нырял, а она тонула».

В начале 1935 года покровительница Джойса Харриет Уивер, а также другие люди, поддерживавшие его, потеряли надежду на то, что он когда-либо закончит «Поминки по Финнегану». Главной помехой этому они считали Лючию. Харриет Уивер и помощник Джойса Пол Леон сговорились и отправили ее в Лондон, чтобы Джойс мог продолжить писать. Лючия не протестовала – она отчаянно хотела снова увидеть Беккета. Вместе с сопровождающими она уехала в Лондон, где Беккет так же проходил курс психоанализа после смерти своего отца. Нет никаких сведений о том, что между ними произошло, за исключением фразы в одном из писем Беккета: «Тлеющий уголек Лючии вспыхнул и погас».

С этого момента Нора Джойс отказалась жить под одной крышей с Лючией. Прожив некоторое время в Лондоне с Харриет Уивер, Лючия отправилась в Ирландию, где провела несколько месяцев у своих кузенов. Там, согласно автору ее биографии, она пристрастилась к вероналу, который ей в больших количествах присылал отец, думая, что это поможет ей хорошо спать. Там же она совершила попытку самоубийства, прочитав интервью с Джорджо в New Yorker.