Дочь того самого Джойса

V Обожающая дочь обожествляет обожание

V Пуделеобоняющий, лисьекрадущийся разврат

V Седые волосатые седоволосые ночи без шлюх

V Растущая звенящая беззвучность

Проглядывая страницу, я попыталась, чтобы на моем лице ничего не отразилось. Творчество Беккета один в один напоминало работы баббо. Пальцы Беккета сомкнулись на тетради, и он, в своей отстраненно-вежливой манере, деликатно потянул ее на себя.

– Это из книги, над которой работает баббо?

– Это фразы, на которые я наткнулся, и они мне понравились. Могу я взять ее? – Он пошевелился, и пружины дивана тут же пришли в движение.

Я выпустила тетрадь. Он торопливо задвинул ее поглубже под диван – туда же, где хранились и прочие его труды и толстенные пыльные пачки писем. Однако увиденное только разожгло мой аппетит.

– А для чего там галочки?

– Ими я помечаю фразы, которые уже использовал, чтобы случайно не употребить их дважды.

– Мне понравилась «растущая звенящая беззвучность». Я могла бы под это танцевать.

Я ощущала, что слова змеятся между нами, словно нечто живое и дышащее, сладострастное и гибкое. Странная мысль мелькнула у меня: возможно, наши судьбы действительно сплетены, но для того, чтобы вместе работать. И это не имеет никакого отношения к браку. Может, я буду ставить танцы на его рассказы и стихи. А он – писать для меня слова, как Эмиль сочинял музыку. Возможно ли, что нас сводит вместе ради искусства, а не ради любви? Но затем мне вспомнился мой сон, тот, где мы оба были обнажены, и все маленькие, незаметные моменты физической близости – касания, прижимания и так далее. И мне пришло в голову, как холодно, безучастно, даже с отвращением я принимала ласки Эмиля тогда, в Булонском лесу, и насколько другие ощущения охватывали меня рядом с Беккетом.

– А сейчас вы смогли бы?

– Да, думаю, да. Но могу ли я увидеть рассказ, из которого это взято? Вероятно, я сумею превратить его в танец.

– Я покажу вам его, когда он будет издан. – Одной рукой Беккет протянул мне тарелку с мадленками, а другой – вытер блестящее, порозовевшее лицо. – Я не слишком люблю говорить о себе. Или своей работе. Расскажите мне, что вы поделывали в последнее время.

– Я совершенно обессилена. – Я прилегла на диван и закрыла глаза. – Джорджо никогда не бывает дома, так что я вынуждена помогать и маме, и баббо. Вчера я занималась шесть часов, а потом мне пришлось идти с ними ужинать, хотя больше всего на свете мне хотелось принять ванну и рухнуть в постель. А потом, когда мы вернулись домой, я еще должна была написать письмо хирургу, делающему операции на глазах, хотя мои глаза уже сами почти не открывались.

– А ваша мать не может в этом помочь? – спросил Беккет. Его лицо приняло нормальный оттенок, и вообще, он заметно расслабился, после того как закончилась возня с его тетрадью. Он растянулся на диване, такой длинный, и повернул ко мне голову. В этом отношении он совсем не похож на баббо, подумала я. Мой отец обожал говорить о своей работе, желательно в присутствии аудитории «льстецов», и чувствовал себя при этом совершенно в своей тарелке. Слава богу, мне не придется сражаться за внимание с армией поклонников Беккета.

– Она почти неграмотна. – Я едва не рассказала Беккету о списке покупок, что нашла на днях, где под «купить яблыки» было написано «зобрат улисов». Но я смутилась и промолчала. – Она не получила образования, – вместо этого пояснила я.

– В самом деле? Вообще никакого? – Беккет сочувственно покачал головой. Как и в прошлый раз, он все время совал мне тарелку с угощением.

– Мои родители не понимают, какая это привилегия, какая честь – быть ученицей мадам Егоровой. – Я взяла мадленку и внимательно ее осмотрела. Что-то в ее форме… или, возможно, желтая ребристая поверхность, напоминающая ракушку, снова заставило меня подумать о танцах. Я положила печенье на блюдце и нахмурилась. Это уже просто смешно. Я повсюду вижу движение. Даже в печенье. Со мной что-то не так? Киттен тоже смотрит на свиную отбивную и представляет себе возможный танец?

– Так что мадам Егорова? – напомнил Беккет.

– Ах да. Все танцоры «Русского балета» приходят к ней на уроки. И она почти никогда не берет новых учеников – только если уверена, что они обладают настоящим талантом.

– Вы говорили, она танцевала с Нижинским? – Беккет достал пачку сигарет и осторожно вставил одну в рот.

– Да, когда он еще не сошел с ума и не попал в психиатрическую клинику. – Мы затихли – я отпила глоток липового чая, а Беккет закурил. – Баббо все повторяет, что я могу стать переплетчицей, если мне сделается совсем невмоготу. Я думала, им больше понравится, если я начну заниматься балетом. Что для Ирландии это более приемлемо, чем современный танец. Но сейчас мне кажется, им просто претит, когда я танцую на сцене, перед залом, полным людей. Почему-то им от этого стыдно. Поначалу баббо был в восторге от моих успехов, но потом я почувствовала, что его отношение меняется. Мне пришло в голову, что классический балет не интересует его в той же мере, что современные танцы. И поэтому он теряет интерес… ко мне, к моим танцам…