Дочь того самого Джойса

– Лично – нет. Не как молодой побег с молодым побегом. – Я улыбаюсь, вспоминая нашу старую шутку. – У меня не было времени. Но я позвонила ему в университет. Он сказал, что я должна ехать. Что баббо нуждается во мне. Что я – его муза, а гения ни в коем случае нельзя лишать музы. – Я встаю. Мне неожиданно хочется стать выше, выпрямиться, расправить лопатки. – И еще он добавил, что баббо испытывает постоянные боли. В глазах. В желудке. И он почти слеп – его требуется сопровождать буквально повсюду, а для матери такая нагрузка слишком велика. Видите ли, он очень беспокоился о моем отце.

Доктор сцепляет руки за спиной и разглядывает меня, как свою самую любимую картину в галерее.

– И ваш возлюбленный Беккет был готов пожертвовать и вами тоже? Даже после всего, что между вами было?

– Он уверял, что будет мне писать. Что будет в Париже, когда я вернусь. – Я слышу его голос, дотянувшийся до меня по телефонным проводам, успокаивающий, ласковый. И откидываюсь на спинку кресла. Силы оставляют меня. Я опустошена, и мне холодно. Почему я не взяла с собой шубу? Почему приехала в вечернем платье?

– Вам нравится мое платье, доктор? – Я слегка расставляю ноги, чтобы он оценил широкий подол юбки, чудесный красный атлас, из которого сшито это изящное, элегантное платье.

Он смотрит на карманные часы.

– Почему бы и не надеть вечернее платье в одиннадцать тридцать утра? И в самом деле, почему?

– Это для отца. Чтобы воодушевить его. Последняя вспышка вдохновения перед тем, как он покинет Цюрих. – Я поднимаюсь и делаю поворот, так что юбка плещется и закручивается вокруг ног. – Я снова начну танцевать, правда, доктор? Я имею в виду танцевать по-настоящему, а не плясать джигу с баббо. Мне хочется выступать на сцене, как раньше. – Я делаю тристеп возле его стола, покачивая бедрами и щелкая пальцами, чтобы отбить ритм.

– Все возможно, мисс Джойс.

– Мне нужно идти. Мы обедаем с баббо. А потом у меня встреча с доктором Негели. Те самые анализы крови, о которых я вам говорила. – Я прекращаю танцевать и беру шляпу.

– А, анализы на сифилис. Желаю вам удачи, мисс Джойс.

Он провожает меня до двери. Уже взявшись за ручку, доктор поворачивается ко мне и говорит:

– Я могу вас вылечить, мисс Джойс. Я уверен в этом. Я могу вас вылечить.

Глава 12

Август 1929 года

Англия

Именно в Торки образ Беккета преследовал меня больше всего. Глядя на скалы, я видела в них резкие черты его лица. Любуясь морем из окна своей комнаты, вспоминала его глаза и выступающие ключицы. Я смотрела на серую воду и представляла себе его золотисто-белое тело, разрезающее волны. А когда баббо принес мне маленькую пятнистую розовую ракушку, я погладила ее изнутри и словно воочию увидела ту самую веснушчатую ямочку у основания шеи Беккета, которая свела меня с ума, пробудила во мне любовь и огонь желания.

А когда я не думала о Беккете, мечтала о танцах. Обегала глазами изогнутую линию бухты с полосой золотого песка у берега и всей душой желала, чтобы дождь прекратился и я могла бы пройтись в танце босиком от одного ее конца до другого. Я наблюдала за бушующими волнами, за пеной, которая напоминала морских коньков, и воображала, как поставлю балет, в котором исполню роль утопающего моряка, спасенного морскими коньками с белыми гривами. Я изучала постоянно меняющиеся цвета океана и обещала себе непременно сделать наброски костюмов устрично-голубого оттенка. Как только помогу маме устроиться.

Но и этому небольшому удовольствию, что я извлекала из своих фантазий, пришел конец, когда прибыла миссис Флейшман. Я как раз смотрела в окно многокомнатного номера, в котором мы жили вместе с мамой и баббо. Джорджо поехал встречать ее на станцию, и назад они вернулись в такси. Оба вышли из автомобиля и встали неподалеку от входа в отель, видимо ожидая, когда выгрузят ее чемоданы и шляпные коробки. Джорджо помахивал тросточкой, и вид у него был крайне довольный. Миссис Флейшман же умудрялась выглядеть надменно и жеманно одновременно. На ней было платье от Шанель, обтягивающее каждую округлость ее тела и чудесно задрапированное вокруг энергичных, всегда в движении, бедер. Она открыла сумочку, вынула кошелек и передала Джорджо пачку, как я решила, английских купюр. Мама копошилась в комнате и то и дело спрашивала:

– Джорджо еще не вернулся?

Баббо шаркал мелком по бумаге.

– Они только что подъехали, – сообщила я и неопределенным жестом показала на серое небо. – На ней платье от Шанель.

Я немедленно пожалела о своих словах. Мама поспешила к окну, чтобы оценить наряд миссис Флейшман, и стала возиться с защелкой, поглядывая на вход в отель. В этот самый момент я увидела нечто, что заставило меня сжаться и покраснеть. Потому что – самое ужасное – мама увидела это тоже.

Джорджо стоял и небрежно теребил деньги, что дала ему миссис Флейшман, – не то пересчитывал, не то проверял, правильные ли это купюры. Она же, соскучившись, вдруг засунула ручку своего зонтика из слоновой кости в нагрудный карман его пиджака. Мама ахнула:

– Что, ради всех святых, она вытворяет! Она же порвет ему новый костюм!