Дочь Туллы

Шаги замерли у её каморки и дверь открылась. Увидев Гуннара и еще какого-то громадного норманна с фигуркой молота на толстой золотой цепи, Синни задрожала как осиновый листок. Ей тут же пришло на ум что Хальфар уже продал её другому норманну, причем такому же здоровенному и наверняка такому же безжалостному и злобному как он сам, и что сейчас её поведут в дом нового хозяина, где её ждут новые унижения и надругательства.

Рейнмар хмуро посмотрел на девочку и пробурчал:

– Выходи.

Но Синни не двигалась с места, ужас почти парализовал её. Неужели она не успеет умереть раньше, чем её снова начнут истязать? Она беспомощно взглянула на Гуннара и жалобно произнесла:

– Прошу вас, не надо.

– Выходи, – повторил Рейнмар. – Живее.

Гуннар молчал и Синни поняла так что всё решено и единственное чего она добьётся, медля выходить, того что её выволокут за волосы. Она с трудом поднялась со своей дощечки. Затекшее измученное тело плохо слушалось. Она сделала шаг и, едва не упав, схватилась за косяк и некоторое время стояла, замерев. Затем испуганно посмотрела на форинга, предполагая, что он недовольный её медлительностью сейчас схватит её за шиворот и потащит прочь. Но огромный норманн с заплетенными в космы бородой и волосами, только угрюмо смотрел на неё и терпеливо ждал. Синни вышла из каморки и побрела к выходу.

Увидев девочку на улице при ярком утреннем Солнце, Рейнмару стало слегка не по себе. В душе возникло глухое раздражение, злость, словно его против воли заставили участвовать в какой-то мерзости. Он отчетливо ощутил что-то сродни гадливости, неприязни, а может и почти гнева. Но ни к ней, ни в коем случае ни к ней, к этому жалкому изможденному ребёнку.

Синни действительно выглядела ужасно. Её длинные черные волосы спутались, слиплись и падали на уставшее чумазое лицо как черные замшелые ветки. Сзади в районе ягодиц на её зелёном платьице расплылось огромное темно-бурое пятно. Изорванный чуть ли не до пояса низ платья оголял её худые ноги, покрытые засохшей кровью, безобразными синяками и обширными ссадинами. Жалкие шерстяные грязные чулки сбились складками у самых лодыжек, а подол юбки превратился в почерневшие заскорузлые лохмотья. Кроме того, передвигалась она таким образом будто каждый шаг отзывается болью, словно ей трудно идти и у неё какие-то проблемы со спиной или что-то ещё.

Гуннар недовольно проворчал:

– Я вообще-то немалые расходы понёс из-за этой буйши. Кормил, поил, опять же приют ей дал. Кто возместит? Кто?!

Рейнмар посмотрел на него с таким выражением, что Гуннар тут же сник.

– С Буяна спрашивай, – сердито сказал Рейнмар. – С него причитается. А хочешь с буйши спроси, глядишь она тебе и отплатит как Буяну. Не нарадуешься потом.

Гуннар угрюмо примолк с грустью понимая, что барыш уплыл.

Увидев впереди толпу мужчин, Синни перепугалась ещё больше. Она не знала чего именно боится, может что её прилюдно казнят каким-то чудовищным способом, и не успела задуматься над этим, через несколько секунд все её мысли замерли. Как и она сама. Девочка застыла на месте, не в силах поверить своим глазам. Она смотрела и смотрела на черноволосую стройную женщину с раскрашенным лицом и с мечом в руке и была не в состоянии хоть как-то уразуметь что происходит. В какой-то миг у неё даже мелькнула мысль что это сон, что она всё ещё дремлет в каморке Гуннара Сиволапого. Но вот эта женщина увидела её и бросилась к ней.

Далира говорила себе, что нельзя проявлять перед норманнами никаких эмоций, нельзя ни в коем случае, но это было выше её сил. Она торопливо убрала меч Анвелла в ножны, чуть ли не бегом приближаясь к дочери. Но шагах в четырех от девочки Далира словно налетела на невидимую каменную стену. Увидев ужасающее состояние ребёнка, молодая женщина застыла как вкопанная. Её встревоженный взгляд одним порывом охватил все детали жуткого вида Синни и сердце Далиры свело болезненной судорогой. Она подошла к девочке, изо всех сил удерживая слёзы в глазах и встав на колени прижала дочь к себе.

Окружающие зрители молча наблюдали за этой картиной. Нет конечно они не испытывали что-то похожего на сочувствие к дикой бриттке и её жалкому отродью. Они полагали себя неизмеримо выше этих грязных лесных полулюдей-полуживотных и подобные чувства к этим дикарям представлялись им нелепостью. Но всё же некоторым из них при виде истерзанного ребёнка стало неприятно, захотелось отвернуться, выкинуть это из головы, а кто-то также как и Рейнмар ощутил раздраженное негодование, досаду и горечь, словно он тоже против воли поучаствовал в какой-то мерзости.