Дочь времени

— Теперь понятно, почему не было шумихи вокруг исчезновения мальчиков. Это обстоятельство всегда ставило в тупик даже тех, кто считал, что убийца — Ричард. Действительно, если вдуматься, как это могло сойти ему с рук? При жизни у него была мощная, активная и очень влиятельная оппозиция, которую он оставил на свободе. Рассыпанная по всей стране, она продолжала действовать. Если бы мальчики пропали, ему пришлось бы иметь дело с кликой Вудвиллей — Ланкастеров. Генриху же не были страшны ни чужое мнение, ни слухи. Его оппозиция была надежно упрятана за решетку. Только теща представляла собой кое-какую опасность. Но он вовремя спустил ее в трюм и задраил люк, чтобы не совала нос куда не следует.

— Это верно. Но можно предположить, что она сделала какой-то неверный шаг. Когда она перестала получать вести от мальчиков?

— Она могла и не знать об их пропаже. Генрих мог ей прямо заявить: «Я не желаю, чтобы вы виделись. Вы оказываете на детей дурное влияние. Вот и своим дочерям позволили, выйдя из монастыря, плясать на балах у этого человека!»

— Вы правы. Он не мог ждать, пока у нее зародятся настоящие подозрения, и действовал стремительно. «Вы дурная женщина и плохая мать. Идите в монастырь и спасайте сбою душу, а ваши дети будут ограждены от вас и вашей скверны».

— Вот именно. Что же касается остальной Англии, то ни один убийца не чувствовал себя здесь в большей безопасности. После его удачной выдумки с обвинением в «измене» никто носа не мог высунуть, а тем более осведомиться о здоровье маленьких принцев. Все ходили на цыпочках. Мало ли что этот Генрих сочтет задним числом за преступление, чтобы расправиться с ними и присвоить их имущество. Нет, тогда было опасно проявлять излишнюю любознательность, тем более что правды все равно не узнаешь.

— Учитывая, что мальчики жили в Тауэре.

— Да, в Тауэре распоряжались люди Генриха, далекого от принципа Ричарда «живи и дай жить другим». О союзе Йорков и Ланкастеров не могло быть и речи. В Тауэре должны были действовать только люди Генриха.

— Так, по-видимому, и было. Вам известно, что Генрих — первый из английских королей, кто имел личного телохранителя?

— Интересно, что он сказал своей жене о ее братьях?

— Да, любопытно. Он вполне мог сказать ей правду.

— Генрих? Никогда! Такой, как Генрих, не мог бы признать, что дважды два четыре. Для этого нужны душевные силы, а Генрих — краб, он никогда не шел напрямик.

— Будь он садистом, он так бы и сделал. Как она могла ему противодействовать? Даже если бы хотела? Но вряд ли у нее было такое желание. Она только что произвела на свет наследника престола и носила еще одного. До борьбы ли ей было!

— Генрих не был садистом, — отозвался Каррадин с грустью. Ему не хотелось признавать за Генрихом даже этого сомнительного достоинства. — Как раз наоборот, убийство не доставляло ему удовольствия. Ему приходилось маскировать его. Придумывать законное основание. Если вы считаете, что он хвастался Елизавете в постели, что убил ее братьев, чтобы взбодрить себя, то вы, пожалуй, ошибаетесь.

— Может быть, вы правы, — ответил Грант и лег на спину, думая о Генрихе. — Какое определение ему подходит? Ничтожный тип. Ничтожество.

— Вот-вот. Даже волос на голове у него было ничтожно мало.

— Я не имел в виду его внешность.

— Разумеется.

— Что бы он ни делал — все было ничтожно. Возьмите пресловутые «Мортоновы вилы»: во всей истории не было более ничтожного способа изымания доходов с населения. Дело даже не в одной только жадности. Он был ничтожеством от начала и до конца.

— Несомненно. Доктору Гэрднеру тут не пришлось бы подгонять поступки Генриха под его характер. Кстати, какое у вас впечатление о его книге?

— О, потрясающее чтение. Видит Бог, почтенный доктор добился бы немалых успехов в уголовном мире.

— Потому что жульничал?

— Нисколько не жульничал. Он был чист, как стеклышко. Просто его рассуждения до крайности примитивны.

— Что вы имеете в виду?

— Большинство людей знает, что за А следует Б, даже дети. А вот большинство преступников не знает. Можете этому не верить. Многие полагают, что уголовники ловкие и смышленые ребята. Напротив, ум преступника самый примитивный. Диву даешься, насколько преступникам недостает умения рассуждать. До Б они еще кое-как доберутся, но пойти дальше им уже не под силу. Если перед преступником положить рядом две несовместимые вещи, то он на них только тупо уставится. Заставить его понять, что эти вещи несовместимы, так же невозможно, как нельзя научить человека, лишенного вкуса, отличать дома в стиле Тюдор от грубой подделки. Как продвигается ваша собственная книга?

— Начало очень заманчивое. Я уже представляю, какой она должна быть. Я имею в виду форму изложения. Надеюсь, вы не будете против.

— Почему я должен быть против?