Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

С такой победой на руках Эдварду Стеттиниусу и его помощнику Элджеру Хиссу предстояло теперь только выбрать дату и место учредительной конференции новой организации, предварительно запланированной на конец весны. Президент вскоре откланялся, но многие американцы были настроены на продолжение вечера. Бара в Ливадии не было, столовая давно закрылась. Как быть? К счастью, среди делегатов оказалось немало людей предусмотрительных и прибывших в Ялту со своими припасами. Кэти пригласила к себе в номер на задушевную беседу под выпивку лишь ближайших друзей, таких, как Фред Андерсон, но слух о том, что у Кэти наливают, и всем теперь там самое место, стремительно разлетелся по дворцу. Она и опомниться не успела, как «собралась целая толпа» и превратила её спальню в подобие ночного водопоя{491}.

Кэти не могла не чувствовать, что успехи, достигнутые к тому моменту американцами за столом переговоров, во многом стали возможными благодаря усилиям Аверелла. Она сформировала собственную «шпионскую сеть» из друзей в британской и американской делегациях в Ялте (при соблюдении требований безопасности, разумеется), и была в курсе всего происходящего за закрытыми дверьми. И агенты её были только рады возможности нахваливать посла перед его очаровательной красавицей-дочерью. «Аве там у них за подающего, как тебе и самой нетрудно представить, и отчёты пока что самые благоприятные», – хвасталась она Памеле{492}.

Гордость за отца была для Кэти чувством сравнительно новым. В детстве и юности она сознавала, что он богат, красив и умен, но, лишь присоединившись к нему Лондоне, Кэти в полной мере поняла, что у отца есть куда более значимые таланты. «Я лишь вчера вечером прибыла, – но уже начинаю ощущать, что такое Аве, – делилась она в письме сестре после первой ночи под немецкими бомбами. – Он будто олицетворяет собой нечто надёжное и безопасное, за что люди могут держаться и на что полагаться, и все они имеют в него огромную веру. <…> Все тут его любят»{493}. Рузвельт отправил Аверелла в Лондон своим «посланником по особым поручениям», а ведь это была роль очень значимая, при всей расплывчатости её официального определения, и, собственно, именно в этой роли он и сформировался как дипломат, – да таким и остался после того, как сменил свой официальный титул на «посла». Вот только в России всё обстояло иначе. Советы бывали упрямы и непокладисты до невыносимости, и в Москве Кэти часто бывала свидетельницей, как расстроенный Аверелл возвращается в Спасо-Хаус поздней ночью, так и не получив согласия по тому или другому вопросу. Но со временем Аверелл и в Москве достиг привычного ему по Лондону уровня влияния. По крайней мере, здесь, в Ялте, после долгой русской зимы, Кэти дерзко осмеливалась на это надеяться.

Вероятно, «шпионов» Кэти вербовала не самых компетентных, либо в угоду дочери посла сильно преувеличивающих мастерство Аверелла добиваться закулисных соглашений с Советами. Или же Кэти просто предпочитала видеть в своём отце лишь то, что ей хотелось видеть, и, подобно Анне Рузвельт, отсеивать всё, что не вяжется с идеальным образом отца. Вне зависимости от истинной причины, у Памелы Черчилль в Лондоне возник острый когнитивный диссонанс, поскольку, вместе с восторженным письмом Кэти, ей доставили ещё один доклад о степени влияния Аверелла на текущие события – от Питера Портала: «Мне горько вам об этом писать, но всеобщее мнение наших людей здесь таково, что А. не имеет особого успеха у русских, и это его тревожит. Он даже внешне состарился, по сравнению с нашей предыдущей встречей. Адская у него, должно быть, работа: 90 % фрустрации + 10 % разочарования. Мне его очень жаль»{494}. Искренним ли было сочувствие британского маршала авиации давнему сопернику за сердце Памелы, она и сама не знала. Однако Порталу в Ялте явно открылась одна очевидная вещь: каким бы ушлым бизнесменом ни слыл Гарриман в западном мире, никому из американцев в Москве не по плечу тягаться со Сталиным, когда тот решит настоять на своём.

Едва ли в этом был виноват лично Аверелл Гарриман. Просто он ввязался в заведомо проигрышную игру. Ни навыки и чутьё бизнесмена, ни доведённое до совершенства искусство просчитывать расклады не помогают при игре заведомо крапленой колодой против бригады шулеров. А тут всё обстояло ещё хуже, поскольку Сталин имел в своем распоряжении, помимо военно-политических козырей, ещё и исчерпывающие сведения о картах на руках у своих британских и американских партнёров, в то время как те продолжали играть вслепую. Вот что значит иметь настоящую и профессиональную, а не мишурную шпионско-разведывательную сеть!