Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Дни по возвращении были насыщены событиями. Гарриманы принимали и развлекали Клементину Черчилль, которая, наконец, поборов аэрофобию, отважилась прибыть в Советский Союз с визитом доброй воли в качестве председателя Фонда помощи России Британского общества Красного Креста. Не успела она отбыть в Ленинград, как на смену ей прибыл в Москву на переговоры югославский лидер Иосип Броз Тито. Аверелл и Кэти, само собой, были приглашены на все подобающие подобной встрече на высшем уровне празднества{737}. Этой же ночью Гарриманы принимали гостей, собравшихся на проводы из Москвы на родину их коллеги-дипломата Джона Мелби – того самого, который вместе с Кэти ездил в Катынский лес. Вашингтон его отозвал для участия в подготовке Сан-Франциской конференции Объединённых Наций. А отходную ему устроили не только в знак уважения к коллеге, но и чтобы выпустить пар, скопившийся за восемь крайне напряжённых недель{738}.

«Медовый месяц после Ялты был недолог, – писала Кэти Памеле из Москвы, – даже короче, чем смели надеяться самые отъявленные пессимисты»{739}. За два месяца после Ялты дух доброй воли из отношений между Востоком и Западом испарился чуть ли не полностью, хотя с фронтов и шли исключительно сводки об успехах. К концу марта западные союзники вымели нацистов за Рейн и приступили к зачистке промышленного сердца Германии, одержав решающую победу при Ремагене на две недели раньше срока, предусмотренного планом-графиком наступления. На Востоке тем временем Красная армия отразила последнюю отчаянную попытку немцев перейти в контрнаступление в Венгрии. И даже на Тихом океане всё выглядело многообещающе. Морская пехота США одержала победу при Иводзиме, обеспечив отличный плацдарм для вторжения на Японские острова.

Но в Москве вместо оправданного, казалось бы, ликования по случаю военных успехов Кэти видела нечто иное: прежде «галантные» по выражению её отца{740} советские союзники «вконец озверели» и нагло попирают одно ялтинское соглашение за другим. Этак можно было и вовсе не проводить с ними никаких конференций. И вообще, американцам, пожалуй, следовало прислушаться к совету Джорджа Кеннана и сидеть дома, а не лезть в Европу. «Бог знает, как я вообще могла клюнуть на весь этот ялтинский дух, – призналась Кэти Памеле, – товарищество, братья по оружию и т. д. и т. п., – это же всё была наживка на крючке с грузилом»{741}.

Осложнения начались сразу же по завершении конференции. Их провозвестником стал, вероятно, котёл системы отопления Спасо-Хауса, взорвавшийся в день возвращения из Ялты посла в сопровождении госсекретаря США{742}. В субботу 17 февраля в посольство на Новинском бульваре доставили трёх первых американских офицеров, вызволенных из немецкого плена на северо-западе Польши{743}. К понедельнику их там было уже восемь, и в последующие дни приток пленных американцев продолжился «со скоростью по нескольку человек в день».{744} А следом стали доставлять и рядовой состав, и американские военнопленные теперь находились в ожидании отправки на родину на территории посольства и резиденции в таком количестве, что персоналу пришлось срочно переоборудовать бильярдную Спасо-Хауса под ночлежку. Пленные спасались бегством не только от нацистов, но и от Красной армии{745}. Каждый вновь прибывший чуть ли не дословно повторял рассказ о зверской жестокости предполагаемых освободителей и о том, как они чудом улизнули от рыскающих по всей Польше советских органов под крыло американских военных властей; о том, как красноармейцы насильно закатывают вызволенных из немецких лагерей американцев в «пункты сбора репатриантов» за сотни миль от места «освобождения»; о том, как они их там обирают до нитки под дулами пистолетов и винтовок. И лишь милостью польских крестьян многие военнопленные не умерли там с голоду{746}.

Покончив с отправкой на родину американцев, Советы занялись устройством бучи в соседней Румынии. Они сфабриковали якобы «народное» восстание, свергли через него премьер-министра Николае Радеску и посадили в Бухаресте новое коммунистическое правительство, нагло поправ «Декларацию об освобождённой Европе»[85], подписанную ими же тремя неделями ранее в Ялте.