Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Терзавшие Сару муки жалости к военнопленным были настолько остры и нескрываемы, что Кэти написала Памеле: «По-моему, Сара пришла в тихий ужас от их жалкого состояния». Нельзя сказать, что самой Кэти было чуждо сострадание, – она просто успела насмотреться на подобные сцены раньше. С её точки зрения, как она не преминула весьма язвительно сообщить, румыны, похоже, выполняли свою изнурительную работу крайне медленно, «с нарочитой ленцой», будто демонстрируя пассивное сопротивление врагу на грани саботажа. «Да и выглядели они далеко не столь худо по сравнению с тем, что мне доводилось видеть», – добавила она{412}. Опыт жутких переживаний, полученный ею самой годом ранее в Катынском лесу, конечно же, даром не прошел. Просто Кэти научилась бесстрастно взирать на ужасы войны, а Саре подобная бесстрастность была чужда по самой её природе.

Замечания Кэти в письме Памеле по поводу реакции Сары на увиденное в Севастополе отражали, в более широком смысле, сходство мнений обеих о характере личности подруги первой и свояченицы второй из них. За годы знакомства обе успели распознать в Саре человека потрясающей глубины чувств – черта, унаследованная от Уинстона, – и безграничной преданности. И Кэти, и Памела не раз становились свидетельницами искренней и бескорыстной душевной щедрости Сары. Оставив в стороне свои личные чувства, какими бы они ни были, по поводу завязавшегося у Памелы романа с Авереллом Гарриманом, Сара уступила Памеле собственную квартиру, а сама переехала к Гарриманам ради того, чтобы спасти брак свояченицы и репутацию всех замешанных в адюльтере, когда Рэндольф Черчилль прибыл в отпуск домой из Северной Африки{413}. Любить такого человека, как Рэндольф, было отнюдь не просто, однако же Сара дарила брату всю любовь, на какую только была способна, и продолжала его всё так же любить даже после того, как однажды он разбил ей лицо, когда она пыталась утихомирить его во время пьяного дебоша, устроенного в Лондоне за ужином с участием их отца и его начальников штабов.{414} Но и Кэти, и Памела прекрасно знали, что Саре за её любовь и оптимизм далеко не всегда отплачивают взаимностью и благодарностью даже самые любящие её (по их словам) люди.

Вероятно, именно из-за того, что Сара была столь похожа на своего отца, она отчаянно стремилась всячески от него обособиться, зажить собственной жизнью и сделать себе имя. Так ведь и сам Уинстон в молодости отличался неуемным стремлением выделиться из общего ряда, отличиться и запомниться, – отсюда и его тяга к поиску приключений, участие в сражениях за интересы британской короны во всех уголках света, где он исполнял двойную роль – участника имперских баталий и военного корреспондента. Риск окупился: двадцатипятилетний Уинстон прославился и стал национальным героем после его феерически-драматичного побега из бурского плена. При всей любви к отцу Сара в глубине души чувствовала себя обязанной вырваться на волю из пленительной тюрьмы комфортабельной жизни, присуждённой ей по праву рождения, и сделать карьеру самостоятельно и на собственных условиях.

Подобно отцу, Сара была личностью яркой, обладала и способностями, и выразительным красноречием. Вообще-то именно Сара, а не её брат Рэндольф, как истинная наследница талантов отца, должна была бы рассматриваться и в качестве преемницы Уинстона на политическом поприще – в силу действия закона естественного отбора. Но в 1930-х годах для дамы из благородной семьи сделать карьеру в политике почти немыслимо. Исключения были, но единичные. В 1919 году виконтесса Нэнси Астор, американка по рождению, стала первой в истории женщиной-депутатом Палаты общин британского парламента, заняв там кресло своего второго мужа, пересевшего в порядке наследования титулов в Палату лордов[42]. Хотя с тех пор примеру леди Астор успело последовать ещё двадцать дам, само понятие «женщина-политик» по-прежнему оставалось, по сути, революционным. Не поощрялось и получение аристократками, такими, как Сара, университетского образования и выстраивания карьеры в таких областях как дипломатия, медицина или юриспруденция. Фактически же, когда Сара стала приглядываться к внешнему миру, желая найти себе в нем применение, ей представилась открытой лишь одна дорога – в театр.

Для нее, тогда болезненно робкой юной девушки, театральная сцена была не самым желанным поприщем, но после школы семнадцатилетняя Сара сердцем поняла, что «мира дебютанток» ей «недостаточно». У неё была знакомая, которой семья разрешила брать уроки танца в престижной балетной школе. И дедушка той девушки убедил Уинстона и Клементину позволить Саре составить компанию подруге{415}.