Дочери Лалады. Паруса души

Пару мгновений они соприкасались приоткрытыми губами, смешивая дыхание, обмениваясь теплом своих тел и совпадая нарастающим стуком сердец. Потом просвет между их губами начал таять, внутри заиграл пульс влажной щекотной ласки языков. Всплеск страстного дыхания — и Онирис впустила Эллейв на всю глубину, её полностью раскрывшиеся и жадно устремлённые к ней уста с ненасытным наслаждением пили поцелуй, как тягучий сладкий мёд, как сочное лакомство — вкуснее ягод йордхуббе.

Тёплая тропическая ночь вплеталась в их движения, льнула к коже, окутывала ароматом цветов. Онирис закусила губу и затрепетала ресницами, ощущая между ног горячую ласку рта Эллейв. Та любила это делать, её это заводило. Её язык танцевал и дразнил, щекотал и забавлялся, то наступая напористым натиском, то сбавляя накал страсти и становясь трепетно-нежным и лёгким, как пушинка. Пуховым танцем, бережными касаниями-штрихами он рисовал пульсирующий горячий узор, вдохновенно обнимал и творил сладкое безумство. Это была почти песня, почти поэзия. Хотя почему «почти»? Поэзия и была, написанная на языке сливающихся тел и переплетённых душ.

Рот Эллейв поднимался выше, дыша в ямку пупка, ладони тёплыми чашами накрыли грудь Онирис. Гибким движением она очутилась сверху, и колени Онирис сами распахнулись. Лаской жадно раскрытых пальцев она закогтила шелковистый рельеф спины самого родного на свете волка, с глубоким и чувственным вдохом ощущая внедрение семечка сияющего древа любви. Сначала — крошечная мерцающая пылинка, потом горошинка, потом тонкий стерженёк, потом растущее деревце с молодыми веточками... Она с ликованием встречала его всем нутром, окутывала собой, принимала в себя с нежностью и упоением, питала его собой, поила своей любовью, соками своей души и тела, и оно росло, крепло, кроной прорастая во все уголки. Онирис становилась его шелестящей листвой, и каждый листочек целовался с другим, нежно соприкасаясь, щекоча и обнимая.

Дурман этого шелеста, сливаясь своим дыханием с песней ночного сада, проникал в кровь и творил колдовство поцелуев. Не только губы Эллейв, но и все звёзды её внутренней бездны целовали Онирис, кружили её в мерцающем вихре, накрывали пронзительной до слёз нежностью. Она была очень древняя, эта бездна — гораздо старше самой Эллейв. Эти звёзды видели намного больше, помнили уже забытое, хранили незабвенное. Они берегли и лелеяли бессмертное, безымянное, не высказанное, застывшее на губах, на лепестках цветов, целующихся головками. Лепестками-лучами этих звёзд бездна обнимала Онирис, и откуда-то бралась бархатистая, сладковатая печаль... Печаль по неуловимому, по молчаливому, по чему-то непознанному, ушедшему за грань этой жизни.

Цветы в их груди обменивались ароматами, ласкали друг друга, вырастая из их сердец, тянулись друг к другу головками. Цветы из груди Эллейв губами лепестков целовали цветы Онирис. И это было так пронзительно-сладко, что внутри вскипали пышными белыми гроздьями слёзы... Расцветали и прорывались наружу влажными росинками. С чередой дрожащих всхлипов Онирис гладила затылок Эллейв, щетина чуть колола ей ладонь.

— Милая?.. — Вопросительный шёпот самого родного на свете волка обдал дыханием её губы.

— Ничего... Мне хорошо... Это прекрасно, — выдохнула Онирис, роняя мерцающие росинки этого цветочного единения их проросших друг в друга сердец.