Дочери Лалады. Паруса души

Ниэльму следовало находиться в постели, но он был слишком взволнован, чтобы спать. Эллейв с трудом удалось оторвать его от себя и уложить, но он вскакивал неваляшкой, а лечь соглашался только после порции объятий и поцелуев. Эллейв читала ему вслух целый час, прежде чем его веки наконец сомкнулись. Тихонько поцеловав уснувшего мальчика, Эллейв увлекла Онирис в их супружескую спальню. Едва вдохнув запах любимой женщины, она поняла, что останется дома далеко не на часик, как сначала предполагала. Увидеть жену, обнять её и не заняться с ней любовью — ужасно, горько, несправедливо и просто немыслимо. Просто безумие, невыносимая пытка!

Онирис понимала это без слов, её любящие глаза читали душу Эллейв. Одежда слетела с них, и Эллейв заскользила жадными ладонями по точёному телу жены, а ртом ненасытно присосалась к её раскрывшимся с готовностью губам. Желание охватило обеих до дрожи, и они отчаянно нырнули в слияние, точно с края пропасти. Эллейв использовала самый верный и быстрый для себя способ прийти в полную боевую готовность — спустилась горячо дышащим ртом вниз по животу Онирис и приникла влажным поцелуем между её ног. У Онирис там был тонкий, но вместе с тем сильный и пряный запах — смесь мёда, цветов и кондитерских специй. Она не использовала никаких душистых средств, это был её естественный аромат, который Эллейв обожала до умопомрачения. У неё чуть сладострастной судорогой горло не свело, когда она нырнула в него лицом. Жадными глотками она пила его, а слух ей услаждали чувственные вздохи Онирис — самая чудесная музыка для её ушей в такие мгновения.

Онирис выгнулась, по её телу пробежала судорога наслаждения: Эллейв удалось одним лишь языком довести её до пика. Но это был далеко не конец истории, а только первая, вступительная её глава, преддверие настоящего блаженства. Сияющему древу любви требовалась хорошо увлажнённая почва для прорастания в обе стороны. Корнями оно уходило в Эллейв, а кроной устремлялось в Онирис.

Ни одного слова не прозвучало: они разговаривали друг с другом на обжигающем, но самом выразительном на свете языке слияния. Ресницы Онирис трепетали, а между ними теплился и мерцал туманно-нежный, влекущий и дурманящий взгляд, в который Эллейв ныряла душой и сердцем — без остатка.

«Моя девочка с самыми ласковыми на свете глазами», — краешком мысли, шёпотом звёзд своей внутренней бездны нежно касалась она сознания Онирис.

И Онирис слышала, чувствовала, и её отклик был пьяняще-исступлённым, она вьюнком оплетала Эллейв, вливая в неё жаркие, живительные потоки светлой энергии. Она была чудесным источником, прикосновение к которому наполняло Эллейв силами и счастьем, поило её восторгом и влюбляло ещё больше, хотя любить глубже и сильнее казалось уже невозможным.

Отрываться друг от друга не хотелось до мучительной тоски, до боли, и за первым слиянием после небольшого отдыха последовало второе. Эллейв погружалась в наслаждение жадно, будто бы желая насытиться им про запас перед разлукой, продолжительность которой им была неизвестна. Эллейв предстоял отнюдь не обычный рейс, а чрезвычайное, непредсказуемое и даже, возможно, опасное предприятие.

Она измучила, истерзала жену своей неугомонной страстью, но Онирис всё ей позволила, всё выдержала, потому что и сама страдала при мысли о будущем: когда она снова очутится в объятиях супруги? Неизвестно.

— Сладкая моя, любимая моя, — обдавала Эллейв её приоткрытые губы горячим шёпотом. — Счастье моё родное, сокровище моё бесценное...

Онирис с блестящими на ресницах слезинками обвила руками её шею и всхлипнула.

— Ну-ну, радость моя... — Эллейв устроила её в своих объятиях надёжно и уютно, покрыла всё её лицо быстрыми, трепещущими поцелуями-бабочками. — Не плачь, милая. Лучше подари мне свою чудесную улыбку. Твоя улыбка — самое вдохновляющее на свете чудо! С ней я готова горы свернуть!

Подрагивая влажными ресницами, Онирис заскользила ладонью по щеке Эллейв, а её губы приоткрылись — трепетное чудо улыбки свершилось. Эллейв с урчанием впилась в её рот поцелуем.

Ночь они провели почти без сна, то и дело предаваясь ласкам и не размыкая объятий.  В череде бессчётных поцелуев время то тянулось, то летело с безумной холодящей скоростью, а с губ срывались нежные слова — крылато-трепетные, обнимающие сердце, падающие в грудь горячими каплями. Наконец под утро обе забылись дрёмой; Эллейв, наслаждаясь тяжестью головки любимой женщины у себя на плече, сладостно сомкнула веки.

Проснулась она, точно от тревожного зова, растворённого в светлеющем небе. Занимался рассвет, в саду слышались первые птичьи голоса, а матушка Игтрауд шла в садовую молельню, дабы вознести к Деве-Волчице молитвенные слова. Родительница поднималась в доме раньше всех.