Дочери Лалады. Паруса души

«Настоящий Компас — твоя душа», — эхом отдавались в её голове слова матушки Аинге. Но было совершенно непонятно, каким же образом эта душа работает Компасом, как «взламывает» чары: ничего особенного Эллейв не ощущала. Она не чувствовала ни умственного, ни телесного, ни душевного напряжения сверх меры, испытываемой ею при несении обычной её службы. Ничего сверхъестественного и непривычного, ничего экстраординарного. Неужели душа работала так незаметно?

«Отмычка Врат тайника — великая любовь», — снова звенело эхо слов жрицы. Неужели их с Онирис чувства настолько огромны, что позволили Эллейв стать избранной для выполнения этой необыкновенной миссии? Доставая время от времени из-за пазухи портрет жены, Эллейв с нежностью думала: «Девочка моя сладкая, чудо моё любимое...» Она называла Онирис всеми ласковыми словами, которые только могла придумать, и её сердце переполнялось восхитительным сладостным ощущением... Да, пожалуй, это была любовь от земли до неба и обратно. И ещё несколько раз туда-сюда. Держать Онирис в своих объятиях, тонуть в её удивительных глазах, хмелеть от звука её самого чудесного на свете смеха... Эллейв для умопомрачительного счастья было достаточно только этого, Онирис могла ни слова не говорить и ничегошеньки не делать. Эллейв от одного её присутствия, да что там — от одной мысли о жене взлетала на крыльях сияющего счастья.

Ну а уж заниматься с Онирис любовью — особый, совершенно неземной вид блаженства. Это было не только телесное наслаждение, но и душевный экстаз, полёт слившихся в одно целое сердец, единение двух миров, которые переплелись всеми своими звёздами и звенели, и вибрировали, и пели от не поддающегося словесному описанию восторга.  

Кого Эллейв ещё любила, кроме Онирис? Самый очевидный ответ приходил — матушку Игтрауд, безусловно. Перед родительницей Эллейв всегда была мысленно и душевно коленопреклонённой, это была любовь-поклонение, любовь-обожествление. А когда матушка своим хрустально-нежным голосом говорила: «Дорогая моя Эллейв, родная моя девочка», — Эллейв хотелось схватить её на руки и долго-долго нести в своих объятиях... Что она нередко и делала, а матушка заливалась своим бубенчато-серебристым смехом, столь похожим на смех Онирис.

Эти два чувства были, пожалуй, равными по силе, с тем лишь различием, что любовь к матушке не имела чувственной, телесной составляющей. А иногда Эллейв казалось, что Онирис и матушка — это одна и та же женщина, просто в разных возрастах. Они и походили друг на друга, как мать и дочь.

И всё же они различались — неуловимо, глубинно. Это были всё же две разные души, и разницу эту Эллейв чувствовала, когда погружалась в них своей душой. И любила двух своих самых драгоценных на свете женщин разной любовью, каждую — по-своему. И эти две любви составляли как бы два крыла её души, благодаря им двоим она могла летать, а если бы лишилась одной из них — немедленно упала бы наземь, искалеченная, истекающая кровью. А если бы лишилась обеих... представить страшно.

А между тем за стрелкой Компаса нужен был глаз да глаз. Уже к следующему утру направление круто изменилось, и им пришлось повернуть в соответствии с ним. У Эллейв вдруг заныло в висках, а сердце точно легчайшей рябью покрылось — что-то вроде тревоги тронуло его.

Девочка с удочкой. Девочка с удочкой... Почему ей так знаком этот образ? Почему от него хочется выть?

В течение следующих нескольких дней направление стрелки менялось четырежды, причём им даже пришлось дважды проплывать мимо одного и того же островка.

— Да он издевается над нами! — держа чёрно-золотую коробочку на ладони, воскликнула Эллейв.

И умолкла, ибо это означало, что она издевалась сама над собой. Ведь настоящий Компас — её душа, которая «взламывала» чары, скрывавшие тайник. Видимо, непросто ей давался этот взлом, раз она так металась.

Сперва они шли в широтах, близких к Ингильтвене, а потом Компас начал заводить их севернее. Поскольку пока ещё стояло лето, натягивать тёплую одежду им ещё не приходилось, но вот погода начала портиться. Ветер усилился настолько, что пришлось зарифить паруса. И всё-таки это был пока что ещё не шторм — так, небольшое ненастье. Они прошли его часа за три, но... стрелка Компаса повернулась, веля им идти обратно в область непогоды.

Они вынуждены были повернуть — и помертвели: навстречу им шла невероятных размеров и высоты волна. Её гребень возвышался над грот-мачтой «Прекрасной Онирис» на несколько её длин. Ни один из членов экспедиции не видел на своём веку ничего подобного! Это была не волна, а просто конец света какой-то. Зверюга, громада, исполинская махина, способная поглотить корабли, как игрушечные. А над ними хмурилось свинцовое небо с тревожными облаками, ветер дул крепкий и неугомонный.

— Нам конец, — пробормотала Эллейв, нащупывая во внутреннем кармане портрет любимой Онирис.

«Благословение», — вдруг услышала она голос, очень похожий на голос жены. А ведь точно... Благовония впитались в палубу, неужели это ничего не значило и ничего не могло им дать?!