Дочери Лалады. Паруса души

Нынешние служительницы в память о том древнем злодеянии своих сестёр до сих пор несли повинность приношения покаяния. Отмолить души тех жриц и достать их с низшего уровня Бездны было уже невозможно, слишком тяжким было их преступление. Но богиня не была бы богиней, если бы не любила своих детей сверх всякой меры, прощая им заблуждения и проступки. Потомки того народа, который усердно следовал за Волчицей в древние времена и внимал ей, жили теперь в двух землях — в Кебильхайме и Бооренвейге. Вот так вот! Два народа, не одно столетие соперничавшие за обладание святыней, были на самом деле братьями, потому-то Волчица их желания и исполняла — в память о их верности её учению. По-хорошему-то им дружить следовало, но и их гордыня обуяла, всё никак Волчицу поделить не могли. Кебильхайм, вошедший позднее в состав большой империи под названием Длань, гораздо более в этом преуспел, поскольку бооренвейгский флот особенно сильно любили хераупсы, чьи миграционные пути пролегали как раз мимо Силлегских островов. Бооренвейгцы уж и так, и эдак пытались менять конструкцию своих кораблей, чтоб меньше нравиться любвеобильным монстрам, но нет — то и дело встречи с морскими чудовищами заканчивались для них гибельным любовным соитием.

Поговаривали, что такая безудержная и завидная в своём постоянстве и верности чудовищная любовь была послана бооренвейгцам в наказание за то, что встали на путь войны с некогда братским народом и пытались силой захватить острова, являвшиеся остатками их древней родины. Ну, а почему же кебильхаймцы страдали от хераупсов в меньшей степени? Они ведь тоже не церемонились, не особенно мирными были. Вероятно, дело было в том, что Кебильхайм сперва был настроен более миролюбиво, пытался даже пойти навстречу бооренвейгцам и пускать к Волчице их паломников, но Бооренвейг вёл себя коварно, возобновляя попытки силового захвата островов. Идея совместного владения островами тоже не увенчалась успехом. Словом, нет хуже врагов, чем бывшие братья...

Но это было, конечно, религиозное объяснение такого «везения» бооренвейгского флота. Сами они предпочитали думать, что хераупсам просто что-то особенно нравится в очертаниях и внешнем виде их кораблей, вот и продолжали искать новые формы, новые конструктивные решения. Они украшали свои суда устрашающими деревянными фигурами, пытались строить корабли некрасивыми или странными (в разумных пределах и не в ущерб мореходным качествам, конечно), наносили на паруса жуткие рисунки, придумали громко и страшно рычащее звуковое устройство для отпугивания... Чего только не делали, как только не извращались, все способы перебрали! Всё тщетно. Мастера-кораблестроители у них были искусные, да вот только всё их мастерство не помогало флоту Бооренвейга отделаться от влюблённых в него морских созданий. Мысль, что не в кораблях дело, а в самих бооренвейгцах, была слишком уж неудобной... Ну конечно, проще же корабли по-другому построить, чем что-то в себе изменить.

Можно сказать, Силлегские острова были своего рода реликтовой землёй, напоминавшей о том, какой в древнюю и более светлую, благословенную эпоху была вся Навь. Сейчас она вышла из эры тьмы и упадка духовности, начала понемногу возвращаться к былым ценностям, но пока в полной мере не обрела тот вид, какой был ей когда-то присущ. Чтобы вся Навь уподобилась Силлегским островам — до этого ей предстояло ещё трудиться и трудиться. Прежде всего, в духовном смысле.

Наконец Эвельгер пришёл к Онирис во сне и сообщил радостное известие: скоро они будут дома — буквально через несколько дней. В этот раз она уже сама его поцеловала, и его глаза стали такими пристально-нежными, серьёзными, сияющими, что сердце её заколотилось.

«Драгоценная моя госпожа Онирис», — прошептал он, и его руки осторожно и почтительно обняли её стан.

Встреча их оказалась недолгой, Онирис не успела расспросить его об Эллейв. Вероятно, его что-то отвлекло и разбудило. Повторно, чтобы сообщить более точное время прибытия, он не пришёл, и семья не знала, когда им идти встречать корабли. Ниэльм ожидал с радостным волнением, а Онирис глодала изнутри тревога.

Утром, когда семья садилась завтракать, у ворот дома остановилась повозка. С сильно бьющимся сердцем Онирис вскочила из-за стола и бросилась во двор. Из повозки первым вышел Эвельгер; Онирис с волнением ждала появления Эллейв, но вместо неё показался какой-то незнакомый одноглазый капитан. Колени ослабели и задрожали, нутро заливало волной мертвящего холода, а Эвельгер шёл к Онирис по дорожке, не сводя с неё серьёзных и суровых глаз. С каждым его шагом, с каждым бликом его начищенных сапог сердце мертвело, обращаясь в съёжившийся комочек обмороженной плоти.

Остановившись перед Онирис, Эвельгер сперва, как всегда, церемонно склонился в поцелуе над её рукой, а потом промолвил тихо и невесело:

— Госпожа Онирис, милая... Ты надеялась на меня, уповала на мою поддержку... Увы, плохим я оказался другом для Эллейв, не смог её уберечь...

— Что? — сипло и сдавленно прохрипела Онирис, чувствуя, как земля уходит из-под ног.