Дочери Марса

За столом женщины пили чай, заедая его хлебом, родным квинследским хлебушком, так напоминавшим о доме, покое, уюте, об их сонном континенте. Постучав у полога в палатку, прибыл майор Брайт и объявил всем с по-мужски невинным видом и, разумеется, совершенно некстати, что было воспринято даже с некоторой долей сентиментальности, что он представил весь персонал к медали «За боевые заслуги». Решительно всех — и тех, кто распихивал едва не лишившихся рассудка от страха больных по окопам и щелям, и тех, кто вместо касок напяливал им на головы миски, и даже санитаров, криками подгонявших полумертвых раненых, — одним словом, решительно всех. Но, добавил он, будто пытаясь удивить переживших эту ночную вакханалию, все-таки именно жребий должен по справедливости решить, кому именно из них достанется эта награда.

Его никто не перебивал — просто оттого, что майор Брайт был хороший парень. Но ратные амбиции в данный момент мало заботили медсестер. Самым забавным оказалось, что тот самый капитан, которого Онора вытащила из отделения раненных в грудь, не был никаким не немцем, а просто-напросто говорившим по-немецки довольно известным романистом по имени Александр Саутуэлл, который приходился племянником лорду Финистерру, бывшему члену кабинета министров Великобритании. Явно от нечего делать кто-то высказал мысль, что медали достойна вообще только Онора. Тем более что этой тщедушной женщине непонятно как удалось протащить на себе почти двухметрового детину из отделения до траншеи.

И Онора, едва покончив с ужином, в буквальном смысле бросилась исполнять обязанности дальше. Казалось, кроме них, для нее ничего на свете не существует. И дело было явно не в сочувствии к раненым. Она действовала словно бездушный автомат. Скорее всего подобное рвение каким-то образом было связано с Дэнкуортом.

— Пусть идет, — изрекла старшая медсестра Болджер. — Через час или около того я вытащу ее оттуда.

Салли вернулась в свое отделение, но потом опять заглянула в столовую выпить чашечку чая. Большинство пострадавших от газа уже отправили по госпиталям. Теперь тамошнему персоналу предстояло возвращать их к жизни. Всех здешних ждала передышка — до того, как обустроят новую операционную. Онора вернулась в сопровождении старшей медсестры Болджер — по пути к палатке обе болтали как ни в чем не бывало.

Вернулась и Карла Фрейд. Утром она помогала в эвакуационном отделении — следила за погрузкой раненых в санитарные машины, направлявшиеся в тыл. Войдя в палатку, она увидела Онору, Салли и остальных, включая Лео, и обвела их пристальным взором. Онора что-то писала, примостившись за столиком для выписки карточек, — все подумали, уж не очередное ли послание в лондонское бюро, и это отнюдь не исключалось, принимая во внимание трагические события минувшей ночи.

— Послушайте, — заговорила Карла Фрейд, — вы ведь наверняка слышали о моем хирурге. О Бойтоне. Он американец, прибывший сюда в составе Британского медицинского корпуса. Так вот, можете не тратить время на домыслы и пересуды. Все это правда. Я сама дам вам знать, в случае чего. И он, и я вполне могли заживо сгореть сегодня ночью. Но вот не сгорели. И пусть теперь все мои лемносские подруги не считают меня «беднягой Карлой».

Закончив эту тираду, она уселась. Салли не знала, то ли поздравить Фрейд, то ли промолчать. Может, мы все вдруг сбрендили, только не замечаем этого, мелькнуло у нее в голове.

— Это хорошая новость, — сказала Лео.

Идеальный ответ, не придерешься.

— Уверена, вы будете счастливы.

— Ну, значит, все, как говорится, заметано. Спасибо вам, — поблагодарила Фрейд.

— Еще что-нибудь расскажешь? — полюбопытствовала Лео. — Хотелось бы узнать побольше.

— Ну, его мать — англичанка, отец — американец, в Чикаго у него практика. Он не иудей, стало быть, по этому поводу в Мельбурне поднимется сразу вой. А в Чикаго я просто не стану их слушать. И еще одно… — Тут она заговорщически подмигнула. — На этом все мои мечты и томления в ожидании принца на белом коне заканчиваются. Мы, бабы, — круглые дуры. Никак не можем отделаться от привычки предложить себя при случае. Принести в жертву свою девственность. Так с нами и бывает. — Тут она повернулась к сидящей спиной к ней за столиком и продолжающей самозабвенно строчить Оноре: — Онора! Онора! Дорогуша! Послушай-ка ты меня. Он погиб, этот твой любитель пикников с Лемноса. Погиб. Не заслужил он смерти, но что поделаешь? На самом деле ничего не поделаешь. Бог свидетель — хватит с тебя этой писанины.