Дочери огня

Друг мой, представь себе красавицу, именно такую, о которой мы столько раз мечтали, идеальную женщину с картин итальянских мастеров, этакую венецианку Гоцци — bionda e grassota^[268] — живую, во плоти! Мне жаль, что я не владею языком живописцев, чтобы точнее описать ее черты. Вообрази себе очаровательную белокурую головку, белое личико с кожей гладкой, словно атлас, так что кажется, будто ее сохраняли под стеклом; благородные черты, римский нос, высокий лоб, губки, словно вишенки, пониже — голубиную шейку, полную, пухлую, схваченную бисерным ожерельем, еще пониже — белые крепкие плечи, в которых угадывается одновременно и сила Геркулеса, и слабость двухлетнего ребенка. Я объяснил красотке, что она мне нравится особенно еще и тем, что является, если можно так выразиться, «австро-венецианкой» и тем самым воплощает в себе «Священную Римскую империю» — аргумент этот, судя по всему, не произвел на нее особенного впечатления.

Я проводил ее домой через целый лабиринт довольно запутанных улиц. Так как я не очень понимал, каким образом смогу вновь найти ее, она снизошла до того, что записала мне свой адрес, остановившись для этого под уличным фонарем, — посылаю тебе этот клочок бумаги, чтобы ты мог убедиться, что почерк ее так же трудно разобрать, как и ее речь. Боюсь, что эти каракули написаны ни на каком языке, поэтому на полях записки ты увидишь начертанный моей рукой маршрут, который должен был придать мне уверенности, что я сумею узнать ее дом.

А теперь вот тебе и продолжение сего приключения. Она назначила мне свидание на улице нынче в полдень. Я пришел пораньше и встал на часах перед ее домом под благословенным номером 189. Так как она не появлялась, я, подождав, сам отправился наверх. На площадке лестницы я обнаружил какую-то старуху, которая хлопотала у большой плиты, а так как «где старушка, там рядом и молодушка», я обратился к ней, и она, улыбнувшись, велела мне подождать. Пять минут спустя в дверях появилась моя очаровательная блондинка и пригласила меня войти. Вхожу в большую комнату, где она вместе со своей госпожой сидит за завтраком; мне она предлагает сесть позади ее стула. Дама — длинная и костлявая особа — оборачивается ко мне, по-французски осведомляется о моем имени и начинает подробно расспрашивать меня о моих обстоятельствах и намерениях. Выслушав меня, она говорит:

— Ну хорошо. Только сегодня до пяти часов мадемуазель мне нужна. После пяти могу отпустить ее на весь вечер.

Блондиночка провожает меня до дверей и говорит с улыбкой:

— Так, значит, в пять.

Вот чего я пока достиг. Пишу тебе, сидя в кофейне в ожидании назначенного часа. Но все это представляется мне уже достаточно обнадеживающим…

22-е. Вот тебе и раз! Впрочем, вернемся к прерванному повествованию. Вчера в пять часов Катарина, или, как ее называют дома, Катти, явилась в Kaffehaus^[269], где я ее ожидал. Она была очаровательна в своем миленьком шелковом чепчике, прикрывавшем ее чудесные волосы; шляпки здесь носят одни лишь светские дамы. Мы должны были отправиться в театр у Кертнертор, где давали оперу «Велизарий»^[270], но едва мы пришли туда, как Катти внезапно пожелала вернуться в Леопольдштадт, — ей-де необходимо пораньше воротиться домой. Кертнертор находятся на противоположном конце города… Ладно! Вернулись в театр Леопольдштадта, она настояла на том, что сама заплатит за свой билет, заявив, что она не какая-нибудь там гризетка (французский перевод) и либо заплатит сама, либо вовсе в театр не пойдет. О боже! Если бы все дамы проявляли столь тонкую деликатность в подобного рода вопросах!.. По-видимому, это черта, издавна и крепко укоренившаяся в здешних нравах.

Увы, друг мой! Мы ни к черту не годные донжуаны. Я пускал в ход самые что ни на есть коварные методы обольщения — ничто не действовало. Мне пришлось позволить ей уйти, и притом одной! Во всяком случае, проводить себя она позволила только до поворота на ее улицу. И однако назначила мне новое свидание на пять часов вечера завтрашнего дня, то бишь на сегодня.