Дочери огня

И вот моя илиада нынче начинает оборачиваться одиссеей. В пять часов я уже прохаживаюсь перед номером 189, гордо стуча каблуками по плитам мостовой. Катарины нет как нет. Мне надоедает ждать (да хранит тебя национальная гвардия от подобного несения караула в дурную погоду!), я вхожу в дом, стучу. Выходит какая-то молоденькая девушка, берет меня за руку и вместе со мной спускается вниз. Это бы еще куда ни шло. На улице она объясняет мне, что мне надо уйти; госпожа в бешенстве, Катарина ходила ко мне днем, чтобы предупредить меня. И тут я, как на грех, теряю смысл произнесенной ею немецкой фразы и, приняв один глагол за другой, воображаю, будто она означает, что Катарина сейчас выйти не может и просит меня обождать. Отвечаю: «Хорошо», и продолжаю прохаживаться перед домом. Девушка вновь спускается ко мне и, уразумев наконец, что я неверно ее понял, возвращается в дом и выходит оттуда с листочком бумаги, на котором эта фраза написана. Из этих строк узнаю, что Катарина ходила ко мне в гостиницу «Черный орел», в которой я остановился. Бегу в «Черный орел». Портье подтверждает, что да, действительно, днем меня спрашивала какая-то девушка. Испускаю орлиный клекот и мчусь обратно к дому № 189. Стучу. Девушка, что давеча говорила со мной, снова спускается ко мне; она стоит со мной на улице и с ангельским терпеньем меня слушает. Объясняю ей свое положение; из-за одного незнакомого мне слова мы опять не понимаем друг друга; и снова она возвращается в дом и приносит написанный ею ответ. Катарина, оказывается, вовсе не живет в этом доме. Она приходит сюда только днем, сейчас ее здесь нет. Может быть, она придет вечером? Неизвестно; но при этом я получаю еще дополнительные сведения. Девушка, поистине олицетворение кротости и доброты (представляешь себе эту девушку, терпеливо присыпающую золой пламень моей страсти?), говорит, что та дама, ее госпожа, очень сердится, и весьма выразительными жестами изображает мне ее гнев.

— Да почему же?

— А потому, что оказалось, что у Катарины в городе есть еще один воздыхатель.

— Черт побери, — отвечаю я на это (как ты догадываешься, я менее всего рассчитывал на «нетронутое сердце»), — ну что ж, теперь я все знаю, очень хорошо, постараюсь больше ее не компрометировать.

— Да нет, — отвечает молоденькая служанка (я немного редактирую для тебя весь этот диалог, вернее, сокращаю его), — госпожа на то рассердилась, что этот молодой человек вчера вечером пришел за Катариной, которая наврала ему, будто она нужна будет госпоже до самого вечера, а сама ушла с вами; вот они с госпожой очень долго и объяснялись.

Теперь посуди сам, друг мой, в каком я оказываюсь положении: я собирался пойти с ней вечером на спектакль, а затем в «Конверсасьон», где играет музыка и поют, а вместо этого сижу здесь в Gasthof^[271] за стаканом розолио, ожидая, чтобы открыли театр. Но какова бедняжка Катарина! Увижу я ее теперь только завтра, буду ожидать на той улице, по которой она идет к своей госпоже, и все тогда узнаю!

23-е. Я только что спохватился, что ведь ни словом еще не обмолвился о городе. А нужен же какой-то фон, на котором развертываются мои романтические приключения, иначе ты недостаточно ясно будешь все это себе представлять.

На первый взгляд город кажется весьма заурядным. Сначала тянутся бесконечные предместья с однообразными домами, затем долго едешь по широким аллеям, кольцом огибающим крепостные стены, и наконец за городским валом, опоясанный стенами и рвами, открывается сам город, по величине своей не превышающий величины одного парижского квартала. Вообрази себе на мгновение, что квартал Пале-Рояль отторгнут от Парижа, обнесен городскими стенами, окружен бульварами в четверть лье шириной, а вокруг остаются все предместья во всей их протяженности — и у тебя будет полное представление о расположении Вены, о ее благосостоянии и оживленности. Тебе, конечно, сразу же придет в голову, что при таком устройстве города роскошь и нищета не соприкасаются между собой, и этот центральный квартал, исполненный блеска и великолепия, действительно нуждается в ограждающих его рвах и бастионах, дабы держать на почтительном расстоянии бедных и трудолюбивых обитателей предместий.