Додинастический Египет. Лодка у истоков цивилизации

«Канарские острова остались позади. За восемь суток мы прошли путь, равный расстоянию от Норвегии до Англии через Северное море. Судно, которое успешно выдерживает поединок с волнами в таком длительном рейсе, обычно относят к разряду морских… И мы шли дальше в условиях, весьма далеких от тихого течения Нила».

«Давно минул май, вот и июню конец, а мы не тонем, сами плывем и везем несколько тонн полезного груза… Мореходные возможности папирусной лодки превосходят все, что представляли себе ученые до сих пор».

Как выяснялось на плаву, эти возможности были заложены в такие суда изначально: «Самое интересное в папирусной лодке, после поразительной прочности и грузоподъемности папируса, – древнеегипетский такелаж… Мы точно скопировали его с древнеегипетских фресок. Толстая веревка соединяла верхушку двойной мачты с форштевнем. А вот к ахтерштевню такой веревки не протянули… Мы поняли всю важность такого устройства, как только “Ра” начала извиваться на волнах океана. Ахтерштевень вел себя, как прицеп, который сам по себе мотается на всех ухабах. Будь он притянут к топу фордуном[75], мачта сломалась бы на первой же хорошей волне. Когда “Ра” переваливала через высокие гребни, средняя часть лодки ритмично поднималась вверх, между тем как нос и корма под собственной тяжестью опускались в ложбины. Подвесь мы корму к мачте, и та не выдержала бы нагрузки, а так она поддерживала загнутый вверх форштевень и не давала корчиться средней части мягкой палубы. Корма послушно повторяла извивы волн… Смысл конструкции был слишком очевиден. Уже на третий день я записал в дневнике: “Этот такелаж – плод долгого морского опыта, он родился не на тихом Ниле”» [56].

В экспедиции на «Тигрисе» Тур Хейердал пришел к окончательному выводу, что древние предки его бунтовых «плотов» были созданы «не для речного судоходства. Высокие дуги помогают отстояться на якоре в шторм; нос и корма возвышаются над гребнями частых волн, словно шея и хвост лебедя. Взмывая вверх, широкая крутая грудь “Тигриса” рассекала валы, потом скатывалась в ложбины, отбрасывая брызги в стороны, так что на палубу почти ничего и не попадало».

«Тугие бунты “Тигриса” даровали нам чувство полной безопасности при любом волнении… “Тигрис” уткой переваливал через гребни, не давая волнам ворваться на борт» [57].

«Ветер не унимается до сих пор. Волны трехметровые… Именно такая погода нужна “Тигрису”! (Жизнерадостное восклицание Тура)».

«Высоченные волны догоняли нас, подкатывались под днище и убегали вперед, вырывая румпель из рук. Править при такой скачке нелегко, но приятно» [51]. Даже так!

Более того, весь уникальный и богатый опыт команд Хейердала убедил их в том, что «плоты» – это суда именно открытых морей и океанов: «До чего же далеки от реальности кабинетные исследователи, которые сами верят и учат других, будто до европейцев мореплаватели ходили только вдоль берегов… Самый трудный фарватер, самые сложные проблемы там, где из воды торчат скалы, где течения и волны наталкиваются на отмели и берега. Идти вдоль берега – сложнейшая задача для пользующегося примитивными плавучими средствами. Должно быть, древние мореплаватели в подобных обстоятельствах испытывали те же чувства, что и мы, разве что они были подготовлены намного лучше нашего. В плаваниях на простейших судах главной трудностью для меня и моих товарищей всегда было благополучно миновать последние мысы на пути в открытый океан и подойти к берегу на другой стороне. Близость Аравийского полуострова отнюдь не внушала нам чувство безопасности. Напротив, это был подлинный кошмар, и мы только мечтали: вот бы сейчас очнуться на безопасных просторах Индийского океана!» [57].

Добавлю одну деталь, на которой Хейердал внимание не акцентировал, хотя она могла бы подкрепить его идеи. У острова Файлака в водах Кувейта «при пятибалльном волнении “Тигрис” понемножку, медленно и неотвратимо затягивало на каменистое мелководье» [51]. На выручку поспешил советский сухогруз «Славск», с которого был подан мотобот. «Русские запустили мотор, чтобы вести нас на буксире. Однако ветер напирал на высокие дуги ладьи с такой силой, что мотор не помог и вышло наоборот: “Тигрис” потащил шлюпку за собой» [57]. «Мы, увы, продолжали плыть, но не к теплоходу, а прежним дрейфующим курсом. Слабосильный мотобот не справлялся, нас волокло на рифы… Волны гуляли в два человеческих роста» [51].

На «Ра II», ближе к завершению похода, после вынужденного удаления деформировавшейся верхней части форштевня «через несколько дней мы решили, что крюк ахтерштевня тоже надо спилить. Все равно он, после того как укоротили нос, только мешал держать курс, выступая в роли косого паруса» [56].