Догнать ветер

Дедушка усадил меня перед собой на лавку и рассказал, как несколько лет тому назад, когда родители вырвались на денёк-другой, помочь с огородом, вечером после баньки дед выпил лишнего, и ни с того, ни с сего стал обвинять сына в том, что тот припрятал эту самую плечевую четверть.

– А папка-то твой, в глаза не видывал той бутыли! Да и я не видал. Никогда!

– Как это? – Не понял я.

– Да вот так. – Покачал головой дед. – То прадеда твоего четверть. Когда он дом этот строил для себя и молодой жены, прабабки твоей Марии Захаровны, закопал бутыль, чтобы после уж никакого вина в рот не брать. Вроде зарока дед дал. Да после всю жизнь рассказывал, и другим, и мне. Бывало, посадит на колено меня маленького, и толкует про то, как распрощался с буйством, в один раз. Вот оно мне и втемяшилось-то в голову.

Утром следующего дня я не застал деда ни в доме, ни в саду, а бабушка, отправляя меня пасти козу, улыбалась ласково и загадочно, но я всё ж таки понял, что совсем скоро, быть может даже нынче вечером во дворе гусыня примется хохотать с шипением возле моего отца и мамы, на самых дорогих, званных гостей. Мне их не хватало, всё же, как не крутись.

Родная дочь

В приторно-сладкой неге казённого уюта, гремя колёсными парами, как ключами в кармане, из темноты в темноту, за горизонт, будто с края стола, скатился скорый. Тем ранним утром мало кто провожал его взглядом, либо поворотом головы, Любопытство, пробуждающееся в людях прежде остального прочего, только-только протирало глаза, и покуда казалось озабоченным лишь собой. До рассвета было ещё далеко. Небосвод находился в полном, безраздельном распоряжении звёзд, и они пользовались случаем, чтобы сличить свой образ с первыми, срисованными с них портретами47, и находили, что изменились мало, а может быть, скорее всего! – даже несколько похорошели.

Судя по отсутствию в окнах света, в поезде не спали только машинист и метрдотель. Первому нужно-таки было преодолеть сонливость, дабы вести состав в русле ручья рельс, другой же, взнузданный алчностью, в который раз прикидывал на весах разницу между ущербом от кишечной лихорадки и барышом. Вполглаза, сжимая в руке будильник, дремали даже проводники, но всё же были и те, кому в этот час не спалось.

Поезд ехал вперёд, поводя бёдрами из стороны в сторону, и две женщины, одна постарше, другая помоложе, раскачивались в такт этому томному танцу. Они сидели, обнявшись, на нижней полке и шептались, поочерёдно утирая слёзы на щеках друг друга. Сумерки вагона делали женщин похожими, но по мере того, как утренний свет набирал силу, сходство таяло, пока сделалось вовсе незаметным.

Вскоре в вагоне запылили одеялами, скрутив матрац в рулет, из которого выглядывала начинка простыни с обеих сторон, пассажиры верхних полок лихо отбивали о пол пятки, и украсив плечо перевязью вафельного полотенца, шли умываться. Другие, пробираясь против течения в узком проходе, шли к проводнику, просить чаю. Младшая из женщин тоже отправилась за чаем, а старшая в это время перевела невидящий взгляд за окно. Старушка из соседнего купе, которой очень хотелось с кем-нибудь поговорить, поинтересовалась без обиняков:

– С дочкой едете, милая?

– С дочкой! – Пригорюнилась женщина. – Провожаю к мужу в часть.

– К еёшному?

– Простите… – Не поняла женщина.

– Ну, муж-то ейный?

– Да, месяц, как расписались. Молодожёны.

– Хорошее дело, хорошее. – Одобрительно заметила старушка.

Мать и дочь сидели друг напротив друга. Подстаканники негромко звенели стаканами, как колокольчиками и жарко дышали кипятком. Женщины молчали. Всё, что нужно, уже было сказано ночью. Каждая думала о своём. Молодая предвкушала встречу с супругом, а та, что постарше вспоминала, как её дочь, не эта, а другая, привела однажды с улицы подружку, соседскую девчушку из квартиры напротив, попросила покормить обедом. Ей тогда было лет пять, не больше. Прислушиваясь к пьяному скандалу за стеной, женщина отправила девочек мыть руки и усадила за стол. Вечером малышку выкупали и оставили ночевать, родители о ней не спохватились ни наутро, и ни разу после. В семь лет девочку снарядили в первый класс, определили в музыкальную школу, летом отправляли в пионерский лагерь и вывозили на море, после десятого праздновали её поступление в институт, первую зарплату, плакали вместе над первой любовью… И вот теперь – отдали замуж за хорошего парня. Всё, как у всех.

Старушка из соседнего купе с удовольствием выслушала бы про всё это, да причитала б сочувственно и равнодушно, мол, – вырастила чужую девочку, как свою, не получила за это ни от кого ни копейки. А какая же она чужая, если своя, с первой минуты – родня дочь.

Не всем

Ночь царила ясная, звёздная, и несмотря на то, что луны было налито так только, на самое донышко, не больше, чем на три глотка, её света хватало, чтобы разглядеть дорогу. Двойная строчка козьей тропы скрепляла расходящиеся борта косовой, обмётанных заячьими петлями, тут же, по вороту, белки, кружась на одном месте, вышили зонтик одуванчика. Вышло не так, чтобы очень похоже, но, видать, таким уж он запомнился им.