Было бы ужасно, если бы устные предания существовали только в ранних записях, потому что филологи не находят общего мнения по поводу ранних преданий. Они чудесным образом интерпретируют их по-разному. Но обо всём, о чём говорилось выше, есть художественные свидетельства, которые можно увидеть и потрогать.
Я собрал такие ранние свидетельства. Поэтому я представляю свою книгу «МОЙ МИР В ФОТОГРАФИЯХ» в качестве доказательства на этом процессе. Я прямо указываю Высокому суду, что эти объекты не вызывают сомнений.
Приведу несколько таких находок, как они были описаны в текстах:
— наскальные рисунки в Сахаре, в Бразилии, в Перу, а также у североамериканских и канадских индейцев;
— небольшая картина с изображением шумерских, ассирийских и древнеегипетских печатей;
— Догу-фигуры в Японии;
— праздничные соломенные костюмы, которые носят бразильские индейцы Каяпо, которые в их преданиях символизируют бывших посетителей из космоса33
;— куклы Катчина, которые индейцы Хопи в Аризоне делают до сих пор. В течение неизвестного числа поколений они воссоздавали «высоких духовных существ», которые их посещали, и снабдили космическими признаками. Катчины обещали вернуться34
.Несокрушимая крепость.
Всё это не должно или не может иметь значения? Все это не должно или не может служить доказательством? Я не смеюсь!
Противоречие само по себе заключается в том, что реальных научных оппонентов надо искать в рядах её собственных представителей... и найти их.
С неустанным усердием в академическом ландшафте были построены крепости разных размеров и защищённости. Они недоступны богохульникам, возомнившим, что смогут сокрушить осыпающиеся камни из требующих ремонта стен крепости, или над теми, у кого хватает наглости смело подняться на стену крепости, чтобы заглянуть (или что-нибудь другое) за её пределы. В этом сражении сокрушительными снарядами являются убедительные, совершенно новые доказательства.
Честно говоря, я хорошо понимаю, почему собранные доказательства неохотно принимаются к сведению в учёной среде. У учёного растёт чувство неудовлетворённости при мысли о неустойчивости его позиций, которые невозможно удержать.
Можно представить ужасную картину — он признаёт, что кто-то, не имеющий священного звания среди «святых», оказался прав, и учёного с позором следует сбросить с крепостной стены.
Рыцарский поединок, в котором проигравший с честью сдаётся прежде, чем получит раны, которые никогда не заживут, был бы вполне справедливым правилом. Ужасная мысль — ждать, когда все осаждённые в крепости вымрут!
Нобелевский лауреат Макс Планк (1858–1947), один из величайших учёных современности, действительно считал необходимым вымирание противников научной истины:
«Новая научная истина заключается не в том, чтобы убеждать и поучать оппонентов, а в том, что они вымрут и подрастающее поколение с самого начала познакомится с истиной».
Наряду с массивным фронтом моих академических оппонентов мне посчастливилось встретить значительное число учёных, как толерантных, благородных и непредубеждённых собеседников, с которыми меня связывает надёжная дружба. Мы беседуем, переписываемся, я прошу у них о критике, совета и помощи, и они предоставляют их мне. Вероятно, это «хорошие учёные», о которых говорил молекулярный биолог Гюнтер С. Стент, имея в виду непредвзятых коллег. Эти люди контролируют свои чувства неудовлетворённости, и даже восхищались мной, признавая веские аргументы. Поэтому я не вижу смысла дальше приводить доказательства моей теории, «в соответствии с самыми строгими принципами научной методологии» (проф. Луис Навиа), даже если учёный считает, что один аргумент не имеет такой доказательной силы, как тысяча аргументов. Поскольку я много думаю о здравом смысле, я рассчитываю на здравый смысл непредвзятых... и справедливых судей.
Выводы.