Доказательство жизни

– Я в курсе. Слышал про такую организацию: эфэсби? Я выполняю их миссии вот уже восемь лет.

– И сколько русские платят за наши жизни?

– Я работаю не за деньги, а за совесть. «Хаббл» сфотографировал что-то, что сильно изменит мировой расклад сил, если фотографии попадут американскому правительству. Бедные станут еще беднее, а богатые – еще богаче. Моя миссия – не допустить этого. Ты же мог закрыть свой гермошлем на пару минут позже! И плавал бы сейчас в счастливом неведении вместе со своими друзьями.

– Ты отравила воздух!

– Нейротоксин был в продуктовом пакете. Крохотный надрез – и экипаж вне игры.

Прыгаю на Джулию, вытянув вперед руки со сжатыми кулаками. Она группируется и отталкивает меня ногами. Отлетаю к дальней стене.

– Думал застать меня врасплох? Имей терпение! Десять минут, и все закончится.

Отталкиваюсь от стены и быстро плыву в сторону Ларри, обходя Джулию с фланга. Афроамериканка, зацепившись ногой за сиденье, разворачивается ко мне лицом. Прыжок – и я опять отлетаю к стенке.

– Джулия, остановись!

– Бесполезно, Грэг. Ты ничего не изменишь. У тебя нет шансов.

Шансы все-таки есть – болтающийся за спиной Джулии Жоу Ши складывает пальцы в интернациональный знак О'Кей. Третий прыжок, Джулия привычно группируется, и в этот момент китаец, оживая, бьет ее отверткой в основание шлема.

Кровь струйкой бьет из шеи пилота, формируясь в множество маленьких сфер. Постепенно кровотечение прекращается, глаза Джулии стекленеют: женщина мертва. Бросаюсь к сиденью пилота и разворачиваю корабль. Времени осталось совсем немного, но мне его хватает; «дракон» проходит мимо телескопа. Разворачиваюсь к китайцу.

– Жоу, ты как?

– Жить буду, – хрипит в микрофон айтишник. – О химическом оружии русских в Китае рассказывают анекдоты.

– Надо заменить атмосферу в кабине и поискать в аптечке антидот, – вслух размышляю я.

– Я займусь, – китаец закрывает гермошлем и подплывает к системе жизнеобеспечения. Рваные движения выдают, что и для него отравление не прошло бесследно. – У тебя есть более важная миссия.

Ши глядит в смотровое окно. Пересилив страх, выглядываю наружу и цепенею. В пустоте космоса недалеко от телескопа плывет астронавт в сияющем белизной скафандре.

Пустота пустоте рознь. Когда находишься внутри «дракона», между тобой и пустотой композитная обшивка. Снаружи ты наедине со вселенной. Паническая атака усиливается многократно. Это мой первый выход в открытый космос. Штатный психолог НАСА не рекомендовал мне покидать скорлупку корабля. «Грэг, выйдешь наружу, назад уже не вернешься, – сказал он тогда. – Твой страх тебя победит». Мой страх силен, но рядом с телескопом астронавт, и это не оставляет мне выбора.

Откачиваю воздух из шлюза и выплываю наружу. Космос не имеет границ, мириады звезд хищно глядят из темноты. Накатывает озноб, сердце рвется из груди. В районе солнечного сплетения набухает тяжелый ком. Человек и пустота несовместимы, место человека внизу, на дне гравитационного колодца. Каждый подъем вверх – подвиг; то, что я сейчас пытаюсь сделать – почти самоубийство.

Первый голубь возникает сразу. Он сидит на носовом конусе и грустно смотрит на меня.

– Врешь, пернатое, я из Техаса, меня так просто не сломаешь, – кричу я.

Мне плевать, что связь включена и меня слышат не только в корабле, но и в Хьюстоне. Сейчас самое главное – миссия. Разбор полетов будет внизу, если я туда попаду.

Второй голубь появляется рядом с первым. Третий кружит над ними. Четвертый. Пятый. Цепляю фал за скобу и решительно отталкиваюсь от корабля. Шестой голубь. Седьмой. Восьмой. Где-то в середине пути приходит понимание, что длины страховки катастрофически не хватает. Отстегиваю трос и резким движением отталкиваю его в сторону, слегка корректируя курс. Стая голубей закрыла звезды, закрыла пустоту; лишь нестерпимо яркий скафандр, освещенный пронзительными солнечными лучами, какие бывают только наверху, приближается с каждой секундой.

Сутки в открытом космосе – верная смерть. Запаса воздуха в скафандре хватает на восемь часов. Человек может сломаться значительно раньше. Это для обывателя мы супергерои, атланты, держащие на плечах небесный свод. В жизни мы земные люди, с земными же проблемами. Единственное достоинство, общее для всех без исключения астронавтов – потрясающая упертость. Жесточайший отбор подразумевает, что наверх попасть могут только те, кто посвятил космосу всего себя без остатка, кто перешагнул через страхи и фобии, кто трудился как проклятый ради заветной цели. Именно поэтому я сейчас лечу через пустоту космоса в компании воображаемых голубей. Если существует хоть малейший шанс выжить во мраке, астронавт использует его на всю катушку. И отсутствие воздуха тому не помеха.

Скафандр неподвижен, опущенный светофильтр не позволяет понять, есть ли внутри кто-то – живой или мертвый – или передо мной висит пустая оболочка. Обхватываю скафандр чуть выше талии, и он оживает. Светофильтр сдвигается, открывая лицо Джой Кингзман, и я читаю по ее губам свое имя.