Дохлый таксидермист

— Вы знаете, меня больше интересует, кого пошел арестовывать Ганс, когда маньяк тут, у нас. И нет, я не думаю, что это Распутин, — сказал я, заметив, как вздрогнул Приблудный. — Совершенно не думаю.

* * *

29.08.1942.

Москва, главное Управление уголовного розыска НКВД СССР.

Ганс Густав Адольф Гросс.

«Здравствуйте, уважаемый Ганс! Надеюсь, вы получили мое письмо. Не сомневаюсь, что вы хотели пообщаться лично, и чтобы я был в наручниках — но Господь пока меня уберег. Посему не могу написать, где я нахожусь, могу лишь сказать, что Иван Приблудный ничего об этом не знает — мы на конспиративной квартире, и сегодня я ее покидаю. Если же вышло так, что вы и вовсе не давали приказу арестовать меня, значит, я недооценил вас, за что прошу меня простить.

Я знаю, что вы подозреваете меня в создании богопротивной секты по свержению миропорядка, но, клянусь, я виноват лишь в том, что отравил Евгения Петрова, угостив его пирожными с цианидом. Только не вам меня за то судить».

Вот чего вы смеетесь, Феликс Эдмундович? Судить Распутина, вот еще. Как будто у меня в милиции мало дел. Я знаю, что это фигура речи, и данный несоциальный элемент не собирается загружать меня работой судьи, но он об этом будет распинаться еще три абзаца.

Нет, простите, письмо в руки не дам, тогда будет не интересно. И потом, я не хочу, чтобы на моих вещдоках остались ваши отпечатки.

Что значит «на бумаге отпечатки пальцев не остаются»? Еще как остаются. Проблемы только со снятием, говорю вам как криминалист с многолетним стажем. На самом деле факторов много. Зависит от сухости рук, от давности, от влажности в помещении, от бумаги — с купюры в обороте я, например, ничего не сниму. И еще важен метод изъятия отпечатков, а то бывает, что документ становится непригодным для дальнейшего использования…

Ладно. Распутин. После скромного введения о том, кто кого должен судить, он принимается расписывать свои сомнительные мотивы. Рассказывает, что заинтересовался всем этим делом после убийства царя, и тоже начал копать через своих «сторонников». Но ничего сверх того, что пишут газеты, не нашел — к счастью. Последнее, чего не хватало следствию, это конкурировать с толпой дилетантов! Представляете заголовки в газетах? «Григорий Распутин расследует убийство». Ужас!

Тем не менее, он получил какое-то представление о методах наших сектантов, и когда Приблудный рассказал ему о «череде странных случайностей», касающихся Евгения Петрова, смог заподозрить неладное.

Да, конечно, «смог заподозрить», какой проницательный. Приблудный проинформировал «Учителя» о том, что Петров — мой свидетель, еще в Ташкенте. А эти два бестолковых писателя, кстати, могли бы и рассказать следствию, что на них кирпичи с крыши падают и люди бросаются. «Мы не подумали, что это так важно, никто же не пострадал!». Тьфу!

Ладно. На самом деле, это я просчитался. Вот правда. Я же знал, что Петров и не подумает о чем-то рассказывать, если решит, что это глупо, неправдоподобно или неинтересно. А что может быть интересного в том, что в него кирпич кинули?

Ну, это вам интересно, а ему нет. У него полтора года снаряды над головой рвались и товарищи на руках умирали, а тут какие-то кирпичи и Приблудный, слегка поцарапанный арматурой. Событие, понимаете, рядовое! Я даже не стал ничего говорить — понял, что бесполезно.

Ильф да, вот он выслушал. Даже, может, и слишком много — я потом уже понял, что перегнул. Но это не отменяет того, что я мог бы и сам у них спрашивать, а не было ли каких-нибудь новых знакомств, подозрительных происшествий и летающих кирпичей.

Ладно. Не суть.

Григорий Распутин узнал о покушениях на Петрова раньше меня, сопоставил вводные, сделал вывод, что его хотят убить по общей преступной схеме, прикинул, что на организацию авиакатастрофы у них ресурсов не хватит, значит, будут устраивать черепно-мозговую травму…

И принял меры!

Ну, это Распутин так пишет. А я считаю, он просто подобрал подходящий повод для реализации своего маниакального желания отравить кого-нибудь цианидом. Потому что подсыпать яд невиновному человеку только для того, чтобы ему не проломили голову, это еще додуматься надо!

«Я пожалел Евгения Петрова и решил отдать ему собственную судьбу», вот как он пишет. Фактически это признание.

Ой, вот не надо этого, Феликс Эдмундович. Что за идиотские сантименты? У Распутина была куча других способов сорвать преступные планы насчет Евгения Петрова кроме цианидных пирожных. Ко мне бы обратился, что ли. Нет, ему просто захотелось побыть вершителем чужих судеб и удовлетворить свои тайные желания под предлогом того, что он кого-то спасает.

Распутин велел Приблудному пригласить журналистов на чай — целый абзац оправданий про то, что яд подействовал слишком сильно из-за того, что Петров не ужинал! — и подал им тарелку с пирожными.

На этом моменте Григория Ефимовича опять потянуло на театральные эффекты, так что он отравил только одно пирожное и не знал заранее, кому оно достанется.