Дохлый таксидермист

И если Ганса мне повезло подстрелить, то Железный Феликс точно был цел и невредим. А Евгений Петров это вообще что-то неубиваемое.

— Это не он „неубиваемое“, — поднимает голову начальник. — Это ты „тупое“. Ну ладно, я не могу ждать три часа. Сейчас я верну тебя в тело.

— Но меня же….

— Рана не смертельна. В реестре записано, что причина смерти это шоковое состояние. Знаешь, это не отрезанная голова, и никто ничего не заподозрит. Ты, скорее всего, ничего не запомнишь. Просто на всякий случай: не думай, что я просто сбежал. Однажды я вернусь и доведу дело до конца. И мне потребуется таксидермист.

Начальство брезгливо кривится, толкает меня рукой в грудь, и я поскальзываюсь, падаю вниз, в туман…»

— Вы еще и в сознании? — надо мной склонился Петров, весь в крови. — Не волнуйтесь, вам сейчас помогут. Врачи уже едут. Хотя, если честно, я думал, что все, можно не торопиться.

Прищуриваюсь. Усатое окровавленное лицо Ганса Гросса, бледного от потери крови, раскрытый чемоданчик в руках Дзержинского, а реутовский участковый рассказывает что-то про лечение шоковых состояний в Советской армии. Вроде.

Не знаю. Не могу сосредоточиться. Больно.

Дышать тоже больно. Мне пробили легкое? Или нет?

— Василий, не надо разговаривать. Вам еще лечиться и показания давать.

Ганс не прав: я чувствую, что сказать надо. Хотя бы два слова. Кажется, я видел или слышал… что-то. Не могу вспомнить, почему это важно, боль мешает сосредоточиться.

Но важно.

— Он… вернется…

Глава 22

29.08.1942.

Москва, возле здания Главного Управления уголовного розыска НКВД СССР.

Е. П. Катаев (Петров).

Евгений Петрович не ожидал от дня, начавшегося с того, что Приблудный стрелял в Ильфа, ничего хорошего. Это у Или, вопреки его обычному скепсису, остались какие-то иллюзии. Женя помнил, как тот сидел на берегу Яузы, весь мокрый, и, близоруко щурясь, рассказывал, что «все наконец-то закончилось, и никаких больше маньяков, Распутина и Приблудного». Как же!

Омерзительное продолжение не заставило себя ждать. Женя опознал в помощнике Ганса, Васильченко, того типа, который пытался его душить. Усатый криминалист, может, и попытался бы арестовать маньяка, а Петров тогда просто сидел, вцепившись в соавтора, и думал, что сейчас должна сбыться их с Ильфом давняя мечта «умереть в один день, чтобы никому не пришлось присутствовать на собственных похоронах». Каким-то чудом Иле удалось отболтаться и развеять подозрения бедолаги Васильченко, но Петров после этого уже ничему не удивлялся и воспринимал дальнейшее с философским спокойствием.

Васильченко убежал, Ваньку Приблудного, которого хотелось то пожалеть, то прибить, сдали в ближайшее отделение милиции — выяснилось, что Ганс договорился об этом заранее — а Ильфа отвезли в приемный покой на обследование. Иван Федорович, участковый из Реутово, нервничал и звонил Гансу, и тот, кажется, вел себя странно.

— Он даже не удивился, когда я рассказал про Васильченко, — с недоумением сказал участковый, поговорив с Гансом по таксофону. — Попросил завезти документы к нему на работу, и все. Давайте съездим, а потом я отвезу вас домой.

Женя пожал плечами. Ехать к себе через пол-Москвы не хотелось, да и что было делать дома? Он знал, что все равно не сможет отдохнуть, потому, что будет переживать насчет Ильфа. С ним, кажется, не было ничего страшного, кроме синяков и ушибов, но…

«Тогда, в апреле тридцать седьмого, они с женой Ильфа, Марусей, ведь тоже подумали „ничего страшного“. После поездки в Крым Иле, кажется, сделалось лучше, и они решили, что болезнь отступает, но…»

— Я с удовольствием останусь и помогу вам или Гансу, — твердо сказал Петров. — Что он сказал? Отвезти документы? Ну, пойдемте. А нас вообще пропустят? Он же на Петровке, 38 сидит.

— Пропустят, — пожал плечами Иван Федорович. — Мне сделали пропуск. Ганс позаботился.

Они сели в машину. Участковый сунул руку в бардачок — проверить, на месте ли пропуск — и Петров в очередной раз подумал, что на фоне подобной предусмотрительности сегодняшнее безразличие Ганса Гросса выглядит особенно странно.