Дохлый таксидермист

Я пожал плечами, не собираясь унижаться, повернул ключ в замке и толкнул дверь.

* * *

29.08.1942.

Москва, Квартира в ведомственном доме НКВД СССР на ул. Петровка.

А. Васильченко.

Дверь в квартире открывается наружу, в подъезд, и это не очень удобно. Мне приходится конвоировать Ганса, уперев ему в бок парабеллум, и следить, чтобы усатый фриц ничего не выкинул. А он может. Хуже него только другое начальство, которое он так несвоевременно вычислил.

Только надежды на то, что это самое начальство как раз стоит за дверью, чтобы помочь мне расправиться с Гансом, исчезают с каждой секундой. У нас был канал связи через записки, я описал ситуацию и оставил в заранее условленном месте, но…

Но.

Ганс чуть-чуть приоткрывает дверь, заглядывает в щелочку:

— Что вы тут делаете?..

Задерживаю дыхание, прислушиваясь. Ганс бы не удивлялся, окажись за дверью мой дорогой заказчик. Так что ничего хорошего я не жду.

Прогноз оправдывается — я, кажется, слышу голос Евгения Петрова:

— Открывайте, Ганс!

Ловлю на себе вопросительный взгляд усатого криминалиста. Киваю. Пусть открывает. Убираю пистолет от его бока и на секунду позволяю себя помечтать, что это галлюцинация.

Нет. Стоит, падла, на лестничной клетке, моргает. Спокойный такой, безоружный, без пальто даже, а под свитером защитный нагрудник не спрячешь. В глазах нет страха, только усталость, и я почти читаю «как же мне надоели эти маньяки».

Вот что нужно этой сволочи? Что?! Он преследует меня, да? Ну, почему я не пристрелил его на набережной Яузы?!

Пару часов назад я мог убить его вместе с соавтором. Может, это и стоило сделать, не знаю. Я растерялся. Сначала когда Ильф упал в реку и Петров полез его доставать, а потом когда я подошел посмотреть, как там они.

Ильф тогда его гладил, успокаивал, как ребенка, а на меня смотрел так, будто я стал свидетелем чего-то глубоко личного. И от всей этой сцены мне стало стыдно и немного жутко.

Я мог застрелить журналистов еще тогда, но вместо этого предпочел уйти. Но кто же знал, что Петрова принесет к Гансу?!

— Товарищ Васильченко… — тихо говорит журналист, когда я открываю дверь.

Он не заходит в квартиру, просто стоит на пустой, залитой солнечным светом лестничной клетке с поднятыми руками и смотрит на нас с Гансом. И в этом его спокойствии есть что-то до невозможности странное. Ну, кроме того, как можно было купиться на этот дешевый цирк возле Яузы.

— Ну чего вы опять лезете, а? — не выдерживаю я. — Все-таки хотите, чтобы я вас пристрелил?

— Простите, но вы не сможете, — с усталой улыбкой отвечает Петров. — Это не вписывается в вашу схему.

Какого черта! Перехватываю Ганса за шиворот, перевожу парабеллум на журналиста:

— Вы попрощались с соавтором?

Петров опускает глаза, и я невольно следую за его взглядом… напряженно молчащий Ганс, лестничная клетка, солнечные лучи сквозь окно, тени…

Проклятье! Тени!

Стреляю, но Ганс хватает меня под руку, сбивая прицел, Петров бросается в сторону, крики, кто-то дергает дверь, еще выстрел, вниз…

— Стоять!..

Петрову удалось ускользнуть, откатиться куда-то на лестничную площадку и залечь там, а Гансу нет, я успел схватить его за руку, прижать парабеллум к ребрам и закрыться его телом.

От Железного Феликса.

Между прочим, он мог меня подстрелить, когда выскочил из-за двери, но нет, пуля прошла поверх головы. Зато теперь пистолет направлен мне в лицо, и рука у Дзержинского не дрогнет.

А вот Ганс стоит, шатаясь, скрипит зубами и временами чуть заваливается на меня. Кажется, я ему ногу прострелил. Хотя, судя по виду и тому, что он в принципе может стоять, пуля прошла по касательной, содрав кожу. Или он просто хорошо держится. Так или иначе, теперь возможности для маневра у него ограничены.

Как, впрочем, и у меня.

— Бросайте оружие, — предлагает Дзержинский. — Обещаю снисхождение.

Не знаю, что он имеет в виду под «снисхождением». Наверно, уменьшить срок в два раза, если я брошу оружие и еще сдам заказчика.

— Черта с два. Это вы бросайте. Или убью Ганса, я давно об этом мечтаю. Ночами.

Феликс Эдмундович улыбается в усы, и на его улыбку страшно смотреть.

— Сегодня утром товарищ Ганс Гросс обвинил меня в четырех убийствах и предложил покончить с собой. Когда я отказался, он запер меня у себя в кабинете, угрожая оружием. Так что, товарищ Васильченко, не думайте, что сможете меня шантажировать.

Конечно, «не думайте», только Дзержинский, похоже, примчался сюда раньше штурмовой группы, да еще и Петрова с собой захватил, чтобы тот отвлекал внимание. Успешно, кстати, отвлек, этого у него не отнять.

— Простите меня. Я ошибся, — хрипло говорит Ганс. — Это из уважения.

Да, конечно. Он же хотел извиниться. Сентиментальные все такие, просто ужас. Даже на лице у легендарного чекиста что-то на секунду мелькнуло.

Только направленный на меня пистолет все равно ни на миллиметр не сдвинулся.