Читаем Дохлый таксидермист полностью

Дохлый таксидермист

Подобные претензии раздражали его еще с прошлой жизни. Казалось бы, кому какое дело, но нет — каждый год находилось не меньше двух-трех товарищей, желающих узнать, почему они с соавтором друг с другом на «вы»! Даже когда Ильф уже умер! Хотя там, казалось бы, уже было без вариантов, и любопытствующие идиоты должны были это понимать.

Ильф ткнул его ногой под столом, призывая держать себя в руках, и сказал:

— Поверьте, я был бы не против, чтобы Евгений Петрович обращался ко мне «ваше величество», но он почему-то отказывается.

Распутин хрюкнул, изображая смешок (взгляд у него остался острым — почти таким же острым, как и у Ильфа), запустил пальцы в бороду и без какой-то прелюдии заявил:

— 25 августа 1937 года я вытащил Ивана Приблудного из Невы. Он сказал, что хочет утопиться, и прыгнул обратно. Я снова прыгнул за ним, вытащил из реки, сказал, что Господу это не угодно, и дал по зубам. Ему было некуда идти, и я взял его к себе.

Женя молчал, опасаясь как-нибудь реагировать, чтобы рассказ Распутина не превратился в очередное театральное представление.

— Ваня был не в себе. Ему нужно было выговориться. Он рассказал, что Сережа Есенин, самый близкий ему человек, упрекал его в том, что он не пришел на похороны. Что у него, Есенина, не было ни единого человека, который любил его по-настоящему. А если бы были, он бы не покончил с собой. Вы, двое, вы же можете это понять?

Глаза Распутина пылали внутренним огнем. Он ждал ответа.

— Мы понимаем, — твердо сказал Ильф.

Евгений Петрович в очередной раз порадовался, что у него есть соавтор, потому, что сам он приличных слов не находил.

— Вы понимаете, что он обвинил Ваню в своей смерти? Эта рана так и не зажила. Я не мог его оставить, взял с собой в Москву, стал его духовным наставником. Знаете, Ваня стал доверять мне по-настоящему не так давно. Я надеялся, что он сблизится с вами, Илья. Вы мне понравились. Я настоял, чтобы он полетел с вами в Ташкент. Там появились вы, Женя, и Ванюша с вами сошелся. Тогда я решил попробовать. Я хотел, чтобы он вытащил вас из петли. Своими руками. Это могло исцелить его.

— А если бы Женя?.. — взгляд Ильфа был более чем красноречив.

Распутин не стал отводить глаза — он их, наоборот, вытаращил, а брови нахмурил:

— Я знал, что все обойдется. А если нет, грех лег бы на меня. Не на него, — он посмотрел на Ильфа так, словно мог прочитать его мысли. — Я знаю, о чем вы думаете, Илья. О том, что я мог бы сам…

Евгений Петрович не стал это дослушивать. По правде говоря, он тоже мог прочитать мысль своего соавтора — сейчас тут особой науки не требовалось. Ильф был настолько взбешен, что на щеках у него проступили пятна, как от туберкулезного румянца.

— Этот вопрос снимается, — твердо сказал Петров. — У меня нет к вам претензий.

Петров намеренно сказал «у меня», потому, что у Ильфа претензии явно имелись. Соавтор медленно выдохнул, поднял глаза к потолку, словно не мог это больше выдерживать, потом перевел на Женю холодный неприязненный взгляд и негромко спросил:

— Вы что, уверены? — это прозвучало почти как «вы что, рехнулись?».

— Уверен. Все, Ильюша, вопрос закрыт.

Они отвернулись друг от друга, оставшись каждый при своем, но не желая ссориться при посторонних, и одновременно посмотрели на Распутина.

Тот многозубо улыбался в бороду-мочалку.

— Может, вы выпьете чаю?

— Мы, наверно, пойдем, — неуверенно сказал Евгений Петрович. — Мы убедились, что вы желаете Ване только добра, и… — он осторожно посмотрел на соавтора, проверяя, сколько тому еще нужно времени, чтобы остыть. А то, может, остаться на чай с Распутиным безопаснее.

— И только ему, — добавил Ильф с чуть заметной иронией. — Остальным окружающим нет.

Распутин снова хрюкнул в бороду. В такие моменты он начинал выглядеть как самый обычный, нормальный мужик из глубинки: добрый, грубоватый и немного неряшливый. Петрову он даже нравился, но ровно до тех пор, пока не принимался сверкать глазами и корчить из себя актера древнегреческой трагедии со всеми его «грех лег на меня», «это могло исцелить» и «вы же можете это понять».

— Ну, конечно, я вам не нравлюсь, — недовольно сказал Учитель. — А, плевать, я все равно нравлюсь Ваньке. Ну, только честно признайтесь, я не переношу вранье. Оно не угодно Господу.

Ильф снова закатил глаза, на этот раз так, что Распутин это увидел, а Петров сел обратно и честно признался, что лично он еще ничего не понял, потому, что не имел возможности посмотреть на Учителя без его чертовой клоунады. Вот как началось с идиотских представлений по паспортным именам, так дальше и пошло.

— Давайте без «черта», накликаете, — одернул его Учитель. — Сначала ругаются как сапожники, а потом удивляются, что в жизни одни органы половые. Сидите, сейчас я поставлю чайник и расскажу вам кое-какую информацию для вашего товарища Ганса Гросса.