Дохлый таксидермист

Она недовольно отвернулась, собираясь покинуть это негостеприимную больницу. Только ближайшую лестницу я закрыл, и вторую тоже, оставив одну пожарную (еще полчаса споров с главврачом!), поэтому Штайнберг все равно пришлось бы еще раз пройти мимо меня.

На самом деле я исходил из того, что завканц в принципе согласилась приехать в больницу только потому, что сама хотела помочь. Ни за что не поверю, что она не заподозрила неладное, когда ей позвонил несчастный главврач и устало попросил заглянуть на дополнительное обследование.

— Давайте не будем тратить время на дурацкие споры, — сказал я. — Вы можете просто ответить на мои вопросы, без протокола. Вернетесь к себе с чистой совестью. Никто не умрет, и вам не придется объяснять Илье Ильфу, что он потерял единственного близкого человека из-за того, что вы нарушили инструкции. Когда заставили Петрова умирать два раза.

Я осторожно взглянул на дверь, надеясь, что Ильф не выберет этот момент для того, чтобы высунуть нос из палаты и сообщить нам с завканц, что у него кроме Петрова есть целых три брата, жена и дочка.

— Ваши манипуляции просто смешны, — заявила Штайнберг.

Но не ушла, а, наоборот, остановилась и сложила руки на груди.

Я усмехнулся в усы:

— Соглашайтесь. Я даже не буду просить вас нарисовать преступника, хотя это могло бы помочь.

— А толку, если я нарисую, — с досадой сказала завканц. — Он же был в маске. Каждый раз. Я даже не смогу его опознать.

— Зато вы можете описать обстановку на месте преступления и назвать примерное время смерти, — сказал я. — Товарищ главврач любезно согласился помочь следствию и предоставил мне помещение для беседы. Вы очень поможете мне. Пройдемте. Допустим, вы просто решили рассказать мне, как прошел день. Второе июля 1942 года. День, когда умер Евгений Петров.

* * *

Спустя два часа выпроводил Штайнберг из больницы, принес неискренние извинения главврачу и напоследок заглянул в палату к Петрову.

Соавторы мирно обсуждали Джойса — и тут же отвлеклись от беседы, чтобы сообщить, какого они мнения о моих методах.

— Товарищи, вы подумали, это все? — я улыбнулся в усы. — Нет, мы еще ботинки не нюхали. Илья Арнольдович, снимайте.

Ильф взглянул на меня с удивлением, а Евгений Петрович опустил голову на подушку и стал ворчать, что участвует во всех этих сомнительных операциях только потому, что я спас ему жизнь. И кого-кого, но Ильфа он не подозревает и не собирается.

— Давайте, не спорьте.

Ильф пожал плечами и сунул мне домашние тапочки. Я задумчиво посмотрел на его носки и попросил уличную обувь.

Петров лежал и веселился:

— А! Я же не успел рассказать! Ганс же теперь всех обнюхивает!..

Ильф попросил пояснений, и Евгений Петрович принялся рассказывать, что ботинки того, кто душил его у помойки, воняли формалином. В чем, в чем, а в этом Петров был абсолютно уверен, потому, что провел несколько незабываемых минут, пытаясь убрать чужую ногу со своей шеи, и все это время чувствовал едкий запах.

— Так что Ганс теперь всех так обнюхивает, душителя вычисляет. Человек пять уже. А еще у всех, вы представьте, носки не того цвета! Приблудного на них нет!

— Ах да. Мы же забыли про дорогого Ивана Приблудного.

— Нет-нет, Ильюша, мне неприятно его обсуждать, — смущенно отказался Петров, заворачиваясь в одеяло. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Хотя бы о Джойсе.

Я улыбнулся в усы, вернул Ильфу ботинки, попрощался с соавторами и вышел.

По правде говоря, мне вовсе не требовалось обнюхивать обувь подозреваемых, чтобы вычислить таксидермиста-сектанта. Я и без того уже понял, кто это. Очень хотелось рассказать моим журналистам, от кого им лучше держаться подальше, но я не стал рисковать и продолжал делать вид, что подозреваю и Ильфа, и половину собственного отдела — как и раньше.

Потому, что одних подозрений было недостаточно для ареста. Даже после разговора со Штайнберг.

Мне требовались улики.

* * *

25.08.1942.

Москва, лечебно-санитарное управление Кремля (Кремлевская больница) на ул. Воздвиженка.

Е. П. Катаев (Петров).

За пару дней Петров более-менее оклемался. На память о знакомстве с «Учителем» у него осталась быстрая утомляемость, легкая одышка при физических нагрузках и парочка живописных синяков, постепенно выцветающих из сине-багровых в желто-зеленые.

Он лежал в палате на втором этаже: маленькой и уютной, с двумя кроватями, немного ободранными зеленоватыми стенами и совершенно чудесным видом из окна. Много лет назад возле корпуса посадили голубые ели, и одна, высокая и разлапистая, росла вплотную к окну, так, что ее можно было использовать вместо пожарной лестницы.