Доктор Гарин

Раздался слабый гром. Дождь моросил несильно, затем окреп, зашумел, превратив реку в белёсое, размытое поле. Снова загремело вверху. И рядом с лодкой пролетела чайка. Рябь накрытой дождём воды заставила Гарина оцепенеть. Ему было хорошо, легко и спокойно. Капли били по его голове, стекали по лицу, попадали на стёкла пенсне, размывая окружающее, лодку и бегущее вдаль пространство. Гарин плыл в лодке, взявшись за борта, уверенный, что всё в его жизни происходит правильно, всё связано, но вовсе не предопределено, а целиком зависит от его воли и решительности. И для него важно лишь не сходить со своего пути. И всё будет хорошо, всё сложится, и вмиг покажется, что так и должно было быть, что всё было предопределено.

Вскоре дождь перестал, облака стали расступаться, и выглянуло солнце. Теперь оно было впереди, и Гарин понял, что день уже клонится к закату.

“Сколько же я был в трипе? Два часа, три, четыре? Или полдня? Даже не спросил…”

– Неважно, – проговорил он, снял мокрое пенсне, протёр полой рубахи.

Водрузив пенсне на его обычное место, он посмотрел вперёд. Освещённая солнцем река после дождя была великолепна. Ветер стих совсем, не тревожа её зеркала; огромная, широкая, она застыла, раскинувшись в своём вечном движении, раздвигая своим прозрачным телом окружающий мир и непрерывно демонстрируя свою красоту и могущество. Послегрозовое небо с клочьями разбегающихся облаков и глубокой лазурью подчеркивало великолепие Оби.

Эта красота, соединившаяся с внутренним покоем, заставила Гарина надолго оцепенеть.

Он очнулся от гудка парохода, когда солнце уже заходило, подсвечивая запад оранжево-багрово-розовым. Гарин оглянулся. Сзади шёл корабль. Доктору показалось, что судно движется прямо на него. Он схватил весло, встал и принялся отруливать вправо. Но корабль шёл левее и, когда поравнялся с челном Гарина, дал второй гудок. Стоя с веслом, Гарин уставился на корабль. Это было пассажирское трёхпалубное судно Yurga, украшенное гирляндами воздушных шаров и уже зажжёнными китайскими фонариками, там играла музыка и стояла, болтала, выпивала, танцевала празднично разодетая публика. Завидя Гарина, пассажиры закричали и замахали ему, как старому знакомому. А какой-то усатый молодой человек в серебристо-сером схватил банку пива, и с криком “Watch out!” ловко метнул в гаринскую лодку, и попал, вызвав аплодисменты публики. Теплоход мощно прошёл мимо доктора, подняв пенные волны, закачавшие лодку. На корме судна торчали, обложенные мешками с песком, крупнокалиберный пулемёт и ракетомёт с двумя ракетами.

Закачавшись на волнах, Гарин присел. Корабль держал курс на закат, в багрово-оранжевую сибирскую вечернюю зорю.

– Праздник на воде – хрен беде, – произнёс Гарин, провожая корабль взглядом.

Теплоход оставил за собой запахи дизельного выхлопа, алкоголя и еды.

И Гарину захотелось есть. Он раскрыл сумку, собранную Махамат: лепёшки, яблоки, сухофрукты и в фольге – половинка жареного цыплёнка.

– Голод – не снег, – произнёс он любимую поговорку.

Дотянулся веслом до банки с пивом, подкатил её, взял. Пиво было японское, Asahi.

– Арррригато! – грозно, по-самурайски прорычал доктор, собираясь открыть банку.

Но вдруг почувствовал, что от реки потянуло холодом.

“А не пристать ли нам? А не развести ли огонь? А не согреться ли? А не подогреть ли курицу да лепёхи на огне и не устроить ли…”

– Маленький праздник на суше, а?

Идея понравилась Гарину, он хлопнул в ладоши и взялся за весло. Правый берег был невысок, лесист и без признаков цивилизации. Причалив, Гарин снял сапоги, засучил штаны, спрыгнул в воду и слегка втащил лодку на береговые камни, торчащие из воды. Поднявшись по песчаному обрыву с сумкой и сапогами в руках, Платон Ильич огляделся.

Место, где он решил причалить, оказалось по-настоящему изумительным: сосновый бор раскинулся на берегу, верхи сосен, освещённые заходящим солнцем, завораживали своей торжественной красотой. Гарин вошёл в бор, как в храм. Его титановые ступни зашуршали по усеянной хвоей, местами мягкой, местами каменистой почве. В бору было сухо и тепло. Стояла ни с чем не сравнимая тишина, не предполагающая её нарушения. Выбрав поляну меж сосен, Гарин бросил сапоги и сумку на землю, приставил ладони ко рту раструбом и закричал:

– Ого-го-о-о-о-о!!

Эхо оказалось слабым.

– Сосны, мягкая земля, – объяснил он это себе.

И пошёл собирать сосновый хворост. Его было много. Напевая всё то же “здесь хорошо”, Гарин собирал на земле сухие ветки и шишки, наклоняясь, прижимая их к груди. Внутренняя радость и уверенность в себе не оставляли его, наоборот – росли и укреплялись с каждым шагом. Гарину давно не было так хорошо и спокойно.

Набрав охапку хвороста, он вернулся на поляну, сложил шишки горкой, посыпал их палой хвоей, достал президентскую зажигалку и поджёг горку с трёх сторон. Горка загорелась, и он стал класть на неё хворост.

Вскоре костёр уже пылал. Доктор уселся рядом по-турецки, вытянул из сумки банку японского пива, открыл и с удовольствием отхлебнул. От костра пошло тепло, и сделалось совсем хорошо.