Доктор Гарин

И я повторяю, что чрезвычайно рада тому, что Вы и Маша живы, здоровы и снова вместе. Друзья и промысел Божий – вот что оставляет нам надежду на лучшие времена!

В последнем письме Вы спрашивали про судьбу моих старых друзей, Ваших уже бывших (увы!) клиентов. Мои попытки найти Джастина успехом не увенчались, следы его затерялись. Надеюсь, что он жив и здоров. Эммануэль, как Вы знаете, гостит у своего друга в Лиссабоне и по-прежнему обещает Вам написать. Дональд, Владимир и Сильвио остались в Барнауле. Удивительно, но работа в цирке стала для них новой профессией. И это несмотря на то, что Барнаул несколько раз оказывался ареной военных действий и переходил из рук в руки. На прошлой неделе, как Вам, вероятно, известно, спецназ Уральской Республики при поддержке грузинских ВДВ и алтайской танковой дивизии “Дженгю” выбил из города войска казахского генерала Тарази. Но цирк продолжал зажигать свои огни и во время боевых действий! Как пишет Сильвио, в цирке побывали казахские, алтайские, грузинские и уральские военные. Причём, дерущиеся на улицах города насмерть, в цирке они садились рядом! Это что-то новое, доктор, чего я пока не могу осмыслить и понять. Сильвио так же писал, что номер их стал очень популярным, когда они вспомнили про art of farting. Я рада, что pb снова пригодились человечеству.

Через час за мной придёт машина, и я отправлюсь в Мюнхен, а оттуда – в Померанию, к ещё одним старым друзьям.

Желаю Вам радостного русского Рождества, любви, благополучия и интересных пациентов.

С сердечным приветом,

Ваша Ангела

Гарин закрыл письмо и произнёс:

– Мутный Прозрачному не родня.

Когда он докурил папиросу, Маша пришла в себя.

Вздохнув с усталым стоном, она закинула прежнюю руку за голову.

– Сон… – пробормотала она, глядя в потолок, – повторяющийся. Будто я ковыляю к тебе по тому переулку, ковыляю, ковыляю, а там, в конце, вместо Гарина – сугроб. И в нём так много-много всего… очень всего… всего просто очень… напихано… разного колючего… и неколючего… круглого даже… и запах… запах такой… как на вокзале почему-то… вокзал… белый… белый вокзал по имени Гарин…

Гарин принялся врать в девятнадцатый раз:

– А мне, Маруся, снилось, что я еду по Хабаровску на трамвае и вижу тебя, но это лето, жара, и ты…

– Здорова, с ногами-руками и под руку с каким-то галантным господином… ты уже рассказывал.

– Ты тоже рассказывала про сугроб вокзальный.

– Правда? – Она устало рассмеялась. – Блядь! Я забыла. Дура…

– Это процесс восстановления, Маша. Ты не дура.

Она помолчала, затем сделала рукой настойчивое движение, изображая клюющего гуся:

– Жаль, жаль, жаль.

– Что, милая?

– Что мы с тобой не видим один сон. Как хорошо было бы – хоть раз. Пришёл бы один сон, а?

– На двоих?

– На двоих. Вошёл бы к нам в головы. Залез бы, да? Вломился? А? Вломился?

– Как слон?

– Вломился! Вломиться, а? Мне вломиться, а? Ой! Мне захотелось вломиться! Сейчас!

Она сделала несколько быстрых движений рукой.

– Гарин разрешит мне вломиться? Сладко вломиться?

– Конечно.

Нервно облизывая губы, извиваясь на диване, она стянула с себя брюки. Изогнулась, запрокидывая ноги, и обеими руками раздвинула свои ягодицы. Средним пальцем прежней руки Маша проникла себе в анус.

– Вот! – морщась и гримасничая, забормотала она. – Вломиться! Ворваться! Там всё торжественно, Гарин! О, какое торжество! Там хорошо! Всегда! Ведь правда? Правда? Правда?!

– Правда.