Доктор Гарин

– Хоп! – Маша повесила единорога, и в этот момент Гарин обхватил её за бёдра, легко снял со стула и поставил на пол, устланный большим светлым вьетнамским ковром с птицами, цветами и деревьями.

Маша была в просторном домашнем брючном костюме из светло-серого льна. И босой. Вернее – правая, живая нога была босой, а левая матово поблёскивала такими же титановыми пальцами, как и у Гарина.

Она поцеловала его в щёку и стала массировать кисть своей правой руки.

– Как? – спросил Гарин, чмокая своими жабьими губами её в ухо.

– Если держу вверху, немеет.

– Остаточное. Пройдёт.

– Гарантируете, доктор? – Губы Маши презрительно изогнулись.

– Absolument!

– Merci. Да, сестра заходила. Обход сегодня в двенадцать. Поздний. Суббота. Помнишь?

– Помню.

– Гений! А с добрым утром?

– Да, извини… – Он выставил вперёд левую ногу.

Маша подтянула штанину на своей левой титановой ноге, размахнулась и стукнула ею по ноге Гарина. Раздался металлический звук столкнувшихся титановых берцовых костей, переходящий в тонкий, глубокий, быстро угасший звон.

Машины губы растянулись в счастливую улыбку.

– Обожаю! – пробормотала она, обнимая Гарина.

– Это наша музыка. – Гарин гладил её чёрные, коротко подстриженные волосы.

– Наши колокола.

– Наши колокола.

– Без этого звука я не могу начать утро.

– Я тоже.

– Титановые кости, да?

– Да, да.

– Идут к нам в гости? – Губы Маши изогнулись и задрожали.

– Да, да… – Гарин осторожно взял её за предплечья.

– Идут? В гости?

– Да уже пришли, – пробормотал он. – Всё хорошо.

– Да? Правда?

– Да, Машенька, всё хорошо. Всё очень хорошо.

– А представь, я согласилась бы и на ногу живую? И не было бы этих колоколов, а?

– Не было бы.

– И звона не было.

– Не было бы.

– А так… это ведь так здорово!

– Прекрасно.

– Этот звон… чудесный! Это наши колокола.

– Да. Колокола любви.

– Любви вечной? – Губы её задёргались.

Она нервно облизала их.

– Вечной. – Его большие ладони гладили её худые предплечья.

– И бесконечной?! – вдруг вскрикнула она, дёрнув головой.

– Бес-ко-неч-ной.

Она вдруг резко и сильно бросилась на него с широко, по-звериному раскрытым ртом, намереваясь укусить за лицо. Но Гарин был наготове, мгновенно сжав её предплечья и удерживая на расстоянии. Хрипя и шипя, она стала бросаться на его лицо, лязгая зубами. Он держал её. Её тело извивалось, силясь вырваться, но сильные руки доктора не позволяли. Гримаса исказила Машино лицо, глаза закатились. Слюна полетела. Её затрясло. Она бросалась и бросалась на него, сильно клацая зубами. Вместе со слюной изо рта вылетал прерывисто-мучительный стон, переходящий в бессильный злобный хрип.

Гарин поднял её, держа на расстоянии, донёс до стола и, резко перевернув, с силой уложил грудью на стол. Она зарычала яростно. Голова её свесилась, она продолжала биться, хрипеть и клацать.

Доктор одним движением стянул с неё брюки, обнажив худые ягодицы, левую из которых пересекал лиловый шрам. Прижав Машу рукой к столу, другой схватил blackjack, направил на одну ягодицу и дал голубовато-зелёный разряд.

Маша вскрикнула. Голова её бессильно повисла.

Гарин дал такой же разряд в другую ягодицу. И положил blackjack на стол. И выпрямился, оставив Машу лежать. Она лежала неподвижно, повиснув на столе.

Качнувшись на ногах, он постоял, глядя на неё, и тяжело дыша. Потом подтянул ей брюки, бережно взял её, бесчувственную, на руки, отнёс на диван, уложил на спину, подложив под голову одну из маленьких японских подушек.

Вернувшись к столу, сел, закурил. Коснулся лежащего на столе FF40. В воздухе повис текст письма. Начало его было по-русски:

Многоуважаемый, дорогой доктор Гарин,

вот и кончилось моё пребывание в прекрасном Бад-Райхенхале. Я давно заметила, что всё хорошее в наше время пролетает мгновенно, оставляя грустные воспоминания. Но я не собираюсь грустить! Спешу сообщить Вам, что за эти полтора месяца я ни разу не лаяла. И Мутный оставил меня в покое. Всё это – благодаря Вашему методу, доктор. Да здравствует гипермодернизм! Я много рассказывала о Вас моим друзьям, Доротее и Томасу, приютившим меня в этом чудесном месте. Их доброта, забота, фондю, форель, коллекция превосходных белых вин и огромная библиотека тоже явились своего рода терапией. Увы, доктор, в наше смутное время можно рассчитывать только на друзей.