Доктор Гарин

Трамвай подъехал к следующей остановке, и в вагон ввалилась… новая ватага Петрушек! Точно таких, что сидели в вагоне! И ещё более шумных и возбуждённых.

“Что же это?! На демонстрацию, что ли, собрались?” – берясь за пенсне, уставился на них Гарин.

У ввалившихся Петрушек был явный лидер – Петрушка без возраста с настолько типичным петрушечьим лицом, что оно не требовало грима. Войдя, он обвёл вагон злыми глазками и, стукнув балалайкой по вагонной стойке, объявил:

– После вчерашнего хамства Хабконцерта мы, переселённые в “Приамурскую”, сегодня жопным присядом выходить не будем! Ни сегодня, ни в среду!

Большинство вагонных сидельцев бурно поддержало его, тряхнув трёхконечными шапками:

– Правильно, Тимоха! Не пойдём!

– Накорячились!

– Они нам в морду плюют, а мы им – жопный присяд?!

Сидящий рядом с Гариным Петрушка сложил кукиш и, вскочив, выставил его вверх:

– Вот им, а не жопный присяд!

– Правильно! Шиш с маслом! Пройдём кочергой!

– Пройдём кочергой!! – закричали лилипуты своими тонкими, дребезжащими голосами.

Но возникли и противники:

– Тимох! Коль сегодня увидят, что мы их на кочерге спустили, – выгонят! Не допустят до праздника! И билеты обратные не оплатят!

– Не бзди, Родька, не выгонят! Где они новых Петрушек наберут? Да за три дня?

– Выгонят! Номер закроют! Они звери! Мэр на жопном присяде торчит, значит – выгонят! Вспомните “Русскую кухню”, братцы! Сорок человек! И всем – поджопник дали!

– Потому что номер был старый, с плесенью!

– Нет, Абраша, потому что похмельными плясали!

– Всем – поджопник!

– На своих домой добирались!

– Погонят нас, Тимоха!

– Не погонят! Забздят! Праздник на носу!

– Не забздят!

– Забздя-я-ят!!

Трамвай наполнился роем дребезжащих голосов. Прижавшись к гладкой стенке, Гарин пытался хоть что-то прояснить в конфликте лилипутов, но так и не смог постичь его. Он не знал, что все эти тридцать шесть Петрушек с балалайками едут до остановки “Улица Фургала”, в городской Дворец культуры, где через час должна начаться репетиция номера “Петрушки, побеждающие Годзиллу Кремлёвскую”, приуроченного ко Дню Конституции Дальневосточной Республики, который, в свою очередь, состоится в среду. Номер с Годзиллой был давно известным, обкатанным, любимым хабаровчанами и исполнялся каждый год в этот торжественный день. Его обожал новый молодой мэр Хабаровска, и особенный восторг вызывал у него и его жены выход Петрушек с так называемым “жопным присядом”. Петрушки плясали и выделывали разнообразнейшие коленца: “веретёнко”, “щучку”, “имперца”, “опричника”, “самовар”, “утицу”, “метелицу”, “коромысло”, “ваньку-встаньку”. Но самый громкий хохот у мэра вызывал именно “жопный присяд”, с которого всё и запускалось.

И прокатило бы, как обычно, и сегодня, но вчера случился юбилей у заслуженного Петрушки – Петра Самуиловича Борейко, начинавшего свою карьеру аж в московской Потешной палате, авторитета, патриарха, лихого плясуна и мирового мужика. Петру Самуиловичу стукнул полтинник. Праздновали лилипуты широко: сняли мансарду в “Мариотте” на девятом этаже, с видом на ночной Хабаровск, заказали шесть бочонков Asahi, пятилитровую бутыль “Амурской волны”, гору крабов, ведро красной икры, караоке и проституток. Вот с ними-то и произошло недоразумение, разразившееся скандалом. Юбиляр, накатив горячительного сверх меры, наоравшись в караоке, возжелал совокупиться сразу с пятью ночными бабочками на самой крыше гостиницы, куда, естественно, вылезли и зрители-коллеги, что кончилось коллективным совокуплением и “опаснейшим растрескиванием двенадцати стёкол мансарды”. Лилипутов, прописанных в “Мариотте” (половина жила в “Белом утёсе”), выселили той же ночью, Хабконцерт вселил их в убогую трехзвёздочную “Приамурскую” и в наказание вдобавок лишил автобуса, предоставив сегодня добираться на репетицию на трамвае.

После монологов и прений единогласно проголосовали за выход “кочергой”. И успокоившись, расселись, пялясь по сторонам трамвая. А вокруг вдруг повалил такой крупный мокрый снег, что заслонил от Гарина милый его сердцу уют вечерних городских окон.

“У них тут климат подвижный. Муссоны…”

– Эй, бомжара, ты что, трамвай себе как сортир облюбовал? – раздался над ухом Гарина противный дребезжащий голосок.

Гарин обернулся. Сидящий рядом Петрушка приблизил свою размалёванную харю и шумно потянул ноздрями красного носа:

– Сидит в уголке и серит! Втихую! Ишь, пристроился, а, братцы?!

Двое других Петрушек, так же размалёванных, принюхались, сморщились:

– Фу-у-у! Фу!

– Что, прям серит? – заинтересовались другие, и вскоре одинаковые лица с алыми носами и рыжими кляксами веснушек надвинулись на доктора и потянули ноздрями. Бубенчики на их трёхцветных шапках негодующе забренчали.

– Ах, шкодник!

– Ишь, удумал!

– Такой детина, а?

– Ладно б крошкой был!

– Позорник!

Гарин не знал, что им ответить.

Заводила Тимоха, сам, судя по всему, из местных, ткнул Гарина балалайкой:

– Вас, бомжар, новый градоначальник в Индустриальном прописал. Чего ж ты, свинья, прёшь в Центральный? Что, в Индустриальном просраться негде?

Петрушки зло захохотали.