Доктор Гарин

Гарин открыл глаза, и самолёт тут же стал словно проваливаться в яму, хотя летел по-прежнему прямо по синему небу. Его тряхануло, и он неприятно завибрировал. Гарин понял, что пилот сбросил скорость.

Тело Гарина сразу налилось свинцом и как будто раздулось вперёд, ремни больно врезались в него, и язык полез изо рта. Самолёт пошёл вниз, пропорол один слой облаков, потом другой, и невероятно быстро и лихо спикировал, и завис над небольшим заснеженным пустырём. Доктор и вздохнуть не успел. Вокруг выросли дома, а за ними раскинулась панорама города. Проревели двигатели, поворачиваясь вертикально, и вскоре Гарин почувствовал, что самолёт сел.

“Неужели в Хабаровске?”

– Всё, дорогой, кости за борт! – скомандовал пилот, и кабина стала открываться.

Двигатели угасающе заныли.

Пилот повернулся, снял с Гарина шлем, отстегнул маску. Влажный, мокро-кисловатый зимний воздух опьянил Гарина. В этом воздухе почувствовался океан. И доктор понял, что это – Хабаровск!

Хабаровск!

“Слава тебе, белый ворон!”

– Давай, по-быстрому!

Пилот отстегнул Гарину ремни, стал помогать вылезать из кресла. Но Гарин безнадёжно отяжелел после перелёта из Западной Сибири на Дальний Восток: ноги, руки – всё налилось свинцом и плохо слушалось. Матерясь, пилот вылез из кабины, слез по выступившей лесенке и потащил доктора на землю:

– Да-вай, да-вай, да-вай!

Вскоре доктор уже сидел в мокром, рыхлом дальневосточном снегу.

– Во-о-н твоя остановка! – указал пилот. – Быстро дуй туда, я взлетаю!

Он прощально хлопнул Гарина по плечу, ловко влез на рабочее место.

Кабина закрылась.

Доктор встал на колени. Глянул, куда показал пилот. В метрах трёхстах виднелась трамвайная остановка с тремя фигурами и зажигающимся фонарём. В Хабаровске наступали сумерки.

Гарин встал, сделал шаг, другой. И ссутулясь как примат, пошатываясь, словно учась ходить, побрёл к остановке. Сзади запустились двигатели. Гарин потрусил на полусогнутых, для страховки выставив руки вниз-вперёд.

Двигатели заревели.

Гарин трусил, трусил, дыша носом и выдыхая ртом, чтобы не задохнуться. И медленно приблизился к пластиковой остановке с голограммой молодого улыбающегося человека, сгружающего самосвал чёрной икры на огромный праздничный стол, за которым сидели тысячи хабаровчан. У каждого из них в руке блестела золотая ложка.

Трое людей на остановке, женщина и двое мужчин, смотрели не на трусящего к ним Гарина, а на взлетающий самолёт. Добежав, Гарин схватился за остановку, оглянулся, задыхаясь.

Белый птеродактиль, вися над землёй, выровнял двигатели, опустил крылья, покачал подкрылками и, взревев, почти вертикальной свечой вонзился в серое низкое небо и пропал.

“Неужели я прилетел на нём?!”

Гарин плюхнулся на мелкую решётку скамейки. И почувствовал, что внутри штанов, на ягодицах что-то мокро плюхнуло.

“Что такое? Геморройное кровотечение от перепада давления? Кровопотери только не хватало… свалюсь в обморок ещё…”

Заметив, что трое всё ещё неподвижно пялятся в небо, где скрылся истребитель, он осторожно полез рукой в ватные штаны. Исподнее было мокроватым. Он залез под исподнее, вытащил руку. Нашарив болтающееся пенсне, посмотрел на руку. Она была в коричневом. Гарин понюхал. Пахнуло калом.

“Господи… я же обмарался! Идиот…”

Он зачерпнул другой рукой снежка, быстро обтёр пальцы, швырнул снег под лавку, пальцы стал тереть о засаленную штанину.

Трое обернулись к Гарину. Они были добротно, по-зимнему одеты. Обшарпанный, лохматый вид Гарина не вызвал у них добрых чувств. Но и антипатии тоже. Смахивающий на бомжа Гарин, вылезший из боевой машины, был им малопонятен. Женщина отвернулась. Один из мужчин закурил, подошёл:

– С Гаровки, что ль?

Гарин неопределённо кивнул. Мужчина тоже кивнул, сплюнул и отвернулся. Загудел, подъезжая трамвай. Гарин встал, приходя в себя и успокаиваясь. И вдруг понял, что у него нет денег! Как он купит билет? Или они на искрах ездят?

“В трамвай не пустят!”

– Уважаемый, как тут с билетами? Чем платить? – окликнул он курящего.

Все трое обернулись.

– Уж второй год бесплатно, – ответила за курящего женщина. – А им всё новый мэр не нравится.

Она недовольно глянула на мужчин. Они не собирались с ней спорить. Один шагнул к подъезжающему трамваю, другой глянул на всё вываливающуюся и вываливающуюся из самосвала икру и тянущиеся к ней золотые ложки хабаровчан, спешно затянулся, швырнул окурок в голограмму.

Жёлто-зелёный, произведённый в Японии трамвай без водителя подъехал, бесшумно открыл двери, бесшумно спустил серые ступени. Гарин вошёл, пропустив троих вперёд, и сразу сел в уголок, к окну. Мягкий женский голос на русском и японском предупредил о закрывающихся дверях, объявил следующую остановку, и трамвай тронулся.

Внутри было так комфортно, уютно и безопасно, что слёзы выступили на глазах у Платона Ильича.

“Господи, неужели?”

Он вспомнил свою полугодовую болотную жизнь, словно увидел её из окна трамвая всю, как вещь, как запорошенную снегом мусорную урну.