Доктор Гарин

Таращаясь и чертыхаясь, Гарин поднял голову, дотянулся до пенсне, протёр простыней, водрузил на нос. Маша спала рядом. В клетях было тихо. Голый Гарин тяжело сел на матрасе. Захотелось пить. Он потянулся к кувшину, но вспомнил, что там самогон, чертыхнулся и плюнул сухим воздухом в крохотное окошко. Надо было вставать с лежащего на полу матраса и тащиться куда-то. Гарин оперся о матрас, подтянул под себя титановые ноги, встал. Ударился о низкий потолок.

– Чёрт!

Пригнувшись, оделся. Отодвинул линялую занавеску, вышел в узкий, тёмный дощатый коридор, прогрохотал по гнущимся доскам и вышел на свет. Пепел от вчерашнего огромного костра ещё слабо дымился. Было свежо, ночь оказалась холодной. Солнце уже ярко светило, но лагерь ещё спал. Одинокие люди и козы бродили по нему. Гарин посетил огромную дощато-земляную уборную и стал приставать к вставшим насчёт воды и курева. Наконец ему дали напиться и закурить. Вода была превосходной. Ополоснув лицо, с толстой самокруткой в зубах он прилёг всё на том же китайском кане и стал ждать всеобщего пробуждения. Ожидая, автоматически включил FF40, чертыхнулся, поняв, что сети нет по-прежнему, открыл роман Воскова и продолжил читать:

XII

– Я покажу тебе все песни мира! – выкрикнул Джонни на Красной площади, схватил Лялю за руку и раскрутил на жукоподобной брусчатке, как алмазное сверло своей победы.

– Я готова сиять и петь во имя твоё! – Ляля последовательно ввинчивала свои желания в пористую плоть его порыва.

Над главной площадью страны водородной бомбой радости взрывалось солнце советской правды. Чистое небо голубело надеждами миллионов. Опустевший Мавзолей грозно гремел гранитными гранями. Огромный и великолепный портрет Лаврентия Берии торжественно и победоносно воздымался на орнаментальном здании ГУМа.

– Джонни, мы встретились с тобой благодаря этому человеку. – Ляля схватила Джонни за невероятные кисти рук. – Поклонимся же ему!

Они опустились на колени, склонили головы перед портретом и коснулись, коснулись древнего камня государственности, одним могучим движением соединившей их души, тела и гениталии в этом огромном и прекрасном мире.

И надолго припали губами к глубокому гранитному безмолвию.

– Неужели это Джонни Уранофф?! – послышался женский голос, опрокидывающийся в колодец сдержанной восторженности.

Джонни с трудом оторвал свои губы от гранитной вечности.

– И он целует нашу Красную площадь! – задрожал от нарастающего напряжённого волнения мужской голос.

– Да! Это Джонни Уранофф! – рубящим лезвием реальности подтвердила Ляля.

– Нет!! – всплеснула белыми, дородными и народными руками Настасья и тут же рухнула на розовые колени разбухающего обожания.

– Джонни… – только и успел произнести Пётр подмосковными губами, ошеломлённо застывающими на морозе всемирного узнавания, но жена дохнула жаром простой радости человеческой.

– Петя, на колени!

Они рухнули перед Джонни на колени своего жарко-ледяного восторга.

– Кто вы, русские люди? – спросил Джонни, с подробной решительностью помогая им встать на пошатнувшееся прежнее.

– Настасья и Пётр Бобровы.

– Что вы делаете?

– Мы производим молоко, сметану, творог.

– Зачем?