Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

…Вчера весь день не было писем, сегодня утром то же самое. Но я сегодня решил не быть мнительным и спокойно ждать. А вот, Нютушка, тебя я очень прошу: не прячь от меня, если у тебя будут грустные настроения, но в грустных письмах не смей делать намеков и недомолвок, а точно сообщай, что, мол, в семье все благополучно, или, мол, вот то-то и то-то. Иначе это слишком дорого для моих нервей. Коля

<Париж, 18/Х>

Здравствуй, Татьянушка-замзавушка! Ты ведь не обижаешься, что я мало пишу тебе в отдельности: я ведь пишу всем, да и то, хотя я один супротив вас всех, а моя нумерация идет бойчее вашей. И это письмо будет поначалу твое, а потом всеобщее. Ты напрасно думаешь, что напрасно или неловко писать мне о делах. Напротив. Я уже недурно отдохнул, первые яркие впечатления от Парижа ослабели, и я охотно думаю о том времени, когда засяду в Дортмунде за парту и аспидную доску. И однако же, из Парижа уезжать мне жалко, главное, жалко будет покинуть его на несколько лет. Нет, мне очень ценны и нужны эти лабораторные рапорты; только вот в чем дело: моя женушка не очень-то сильна по части информации и хроники домашней, а Карловна вообще вот уже две недели как решила, что если всяким там сыновьям писать, так на них, прохвостов, и бумаги не напасешься. И поэтому моя информация о доме очень скудна – полстранички 2 раза в неделю или еще меньше. Поэтому сообщаю программу того, что мне непременно желательно знать: 1) как проводили данный день или два, кого видели, в каком кино были и т. д.; 2) какие вещи вас интересовали и о чем говорилось: о Брандуковых, Лелюшке, Ксане, Юлочке etc., etc; 3) очень мне нужное: что вы от меня получаете в данный момент: №№ моих писем, какие imprimés и т. д. и что вам в них интересно, что хочется еще знать и т. д. Иначе, когда я не чувствую в ваших письмах элемента ответа на мои, я как-то не ощущаю, что я с вами общаюсь. ‹…›

Ну, «bon». Теперь к делу (парижане говорят «bon» (хорошо), а не «bien» (ладно))…Что касается новых аспирантов, я был бы рад, будь их у меня несколько, но хотелось бы, чтобы они были не такими глупыми… Мнение Шпильберг о твоем произведении не кажется мне серьезным, разве только ее утверждение, что оно скучное. Теоретическая основа должна присутствовать, она необходима, но, может быть, следовало бы отделить более общие части от тех, которые касаются детального разбора предмета, и напечатать эти последние мелким шрифтом, так, чтобы человек, который в этом разбирается, мог бы ориентироваться в материале, не испытывая скуки и опуская в процессе чтения мелочи, которые ему не нужны. Нет, я считаю, что не надо сокращать текст, разве что совсем немного, но стоит распределить материал более рациональным образом. Впрочем, все прекрасно, и я одобряю все твои действия, только, может, надо быть немного построже с ГИМН-ом и не оставлять им столько времени на болтовню?

Что ж, вернемся к русскому[197]. Сейчас идет прескверный дождик опять, но выйти все-таки придется. Был сегодня опять в Inst. De Marey показывал Bull’ у свой атлас и снимки наших работ, на что Bull заявил, что ему очень хотелось бы стать нашим сотрудником лаборатории, если бы это не было так далеко. Завтра приглашен в лабораторию Piéron – это днем, а утром поеду еще раз в Institut Pasteur. Надо сказать, что еще до сих пор здесь многие не съехались с каникул и работа еще почти не идет, так что особо многого я тут так-таки и не увижу.

Прилагаю каштановые листы из большого Версальского парка. ‹…›

<Париж, 19/X>

Нютик мой славненький, сегодня твое письмо просто прелесть какое хорошее, первый раз за долгое время. И у меня отлегло от сердца (см. рис.).

‹…› (После завтрака, 12:30) Ну, вот, Нютонька, скоро надо бежать к Пьерону, а до тех пор отошлю еще твои чулки, приключения с коими я уже тебе рассказывал. Теперь расскажу еще несколько слов про Grand Opera. Мы сидели с тетей Тиной в 4‐м ярусе, посередине, откуда было отлично видно, но смотреть было нечего, т. к. постановка идиотская и старомодная, в стиле проклятой памяти 50‐х годов. Знаменитое фойе на снимках гораздо эффектнее, чем на самом деле; в действительности оно много у́же московского, так шириной с фойе Художественного театра. Оно бронзово-оливковое, что тоже не очень к нему идет. Публика внизу весьма шикарная с нашей точки зрения, но ничего сногсшибательного или ультрамодерн. Обыкновенные «кру́жки» в очень хороших и дорогих, но обыкновенных же платьях. Губы крашены в нормальную краску, зубы белые, волосы в прическе, платья полудлинные, декольте передних совсем нет, спинных декольте немного…