Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Но дело в том, что, как мне сегодня объяснили в Торгпредстве, я его купить не могу. Более возможностей, если мне кто его здесь подарит; тогда надо достать безвалютную лицензию на ввоз. Однако в Торгпредстве говорят, что и такую лицензию надо постараться достать в Москве. Мне предлагала здесь, в Париже, подарить тетя Мушка, а в Берлине – дядя J. Felisch. Одним словом, есть возможность; а посему очень тебя прошу зайти в Наркомторг на Ильинке и поговорить об этом, попробовать достать разрешение, а кроме того, поговори с Александром Семеновичем, может, что он присоветует. А я еще поразузнаю в Германии. …Нютонька, дружок, ты меня крепко огорчила сегодняшним письмом № 10 от 11-го. Мне сегодня и так чего-то кисло, болит голова, а от твоего письма загрустил я совсем. И мне, кроме того, стало беспокойно: что у вас случилось, почему у тебя снова такие настроения, которые больше всех других не прошены во время моего отсутствия? Я очень нетерпеливо ждал сегодня письма (как всегда, ровно в 8); и мои надежды сбылись, письмо твое пришло, и из него видно, что ты меня любишь, роднуша, и по-хорошему обо мне скучаешь. Но мне очень жалко, что у тебя бывают сомнения относительно моего отношения к тебе и относительно значения, которое ты для меня имеешь. Издали всегда большие вещи лучше видны, и мне отсюда особенно ясно видно все, что во мне до тебя относится. Как же ты смеешь сомневаться, дурочка? И по какому такому праву «теряешь дозу уверенности» в своей нужности? Нюточек, когда пишешь ко мне, даже и вычеркивать нужно аккуратненько, а то я до всех тайных мыслей доберусь! Милуша, а все дело в том, что тебе грустно, и ощущение, что меня сильно не хватает, а уж отсюда всякие бессовестные потери уверенности. А кроме того (что меня огорчило больше всего и что я скажу тебе совсем прямо, так как, наверное, уже все ликвидировалось пока что), ты явно повздорила в чем-то с Карлушей или с Татьяной (с Сергеем ты не могла повздорить, конечно, на то он и КОНСУЛ) – и потому стало тебе мрачно. Независимо от того, кто из сторон прав (или оба не правы), мне очень-очень жаль, что не могу сейчас взять твою голову в свои лапы и тебя пожалеть и приголубить как следует. Насчет твоей работы ты рассуждаешь совершенно верно, и я во всем тебя поддерживаю: конечно, кончай и смойся. Только одно скажу еще: будешь говорить с Геллерштейном или с кем еще, имей в виду, что смело можешь взять место, сколь угодно мизерно оплачиваемое, этим вопросом пренебреги: денег у меня авось хватит. Так что ищи прежде всего работу по сердцу. Кстати, напиши мне, не хочется ли тебе книжек каких-нибудь, для ума или же для души. Я с удовольствием сейчас же все сделаю.

Эксцентрик ты мой злодейский, пишешь, что «Сергей что-то получил». А что же именно? Разве тебе не интересно то, что я посылаю? И мне интересно тоже, что именно он там получил. ‹…›

Ребятушки, какая дрянь – бульвары, а равно Avenue des Champs Elysees (хоть последняя – единственная из всех парижских улиц широка и внушительна, как Невский). Я не про архитектуру говорю: сия не хороша и не плоха, а буржуазно-бесцветна, как Б. Московская гостиница[194] и как Unter den Linden[195]. Нет, а бездарные, глупо-блестящие рекламы, лампочки, публика, нелепая, интернациональная, пошлые кафе; тьфу! Безвкусно, однообразно и надоедает за пять минут. Кстати правило: если хочешь в Париже быть непонятым для посторонних – говори по-французски. К.

<Париж, 17/Х>

…Вчера получил (без всяких затруднений в 5 минут) визу на въезд в Германию. Для этого пришлось сняться в Photomaton, т. е. автомате, который снимает тебя без фотографа, в 6 разных позах. Я поз не менял, т. к. настроение было деловое… Начинает хотеться работать всерьез. Самому, а не только ходить и глазеть. Несколько дней назад я получил от Atzler’а официальное приглашение на торжественное открытие Института[196]. Вчера ответил благодарностью, поздравлениями и сообщением, что приеду позже. Ну вот, Карлушенька, так как я не имею понятия о том, что ты делаешь, какое у тебя настроение, и стараюсь думать, что ты здорова, – то я ничего не могу придумать, что тебе написать в конце и что само бы написалось, если бы я отвечал на письмо. Будь здорова, береги себя, Карлушенька, постарайся уж впредь не пугать меня и не тревожить своего сыночка, который все время о вас всех думает. Я уже писал Сергею, что очень мечтаю сделать тебе самый нужный для тебя подарок – пылесос, – но еще не знаю, как это сделать. Так что я не заслужил бы с твоей стороны нехорошего отношения. Ну, милая Карлушенька, до свидания, скоро мне ехать в Дортмунд, там буду жить не так, как здесь: засяду и буду писать, писать, 100 верст в час. Твой любящий, но очень временами удрученный твоим молчанием и не знающий, чему его приписать, Сынок…