Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Мергеша! Что, плохо слышно? Да ты возьми у Татьяны набрюшники, то есть наушники, ей больше не нужно. А, это Рузер кашляет? Ну, закройте дверь и занавеску. Ты как, братец мой, смеешь скучать по Drucksachen[232]? Что я тебе: брат или конвейер? Потерпи малость, я и так на вас, чертей, совсем израсходовался. Вам, небось, интереснее, чем мне, и известия от вас мне получать нужнее. Вы живете в огромном европейском городе, получаете много всяких книг, у вас много всяких интересных вещей вроде книпсов и турмошек[233]. А я сижу в захолустье, книг у меня в обрез, сижу, работаю весь день. Сегодня, несмотря на чудную погоду, только и выходил из института, что пообедать (12 минут ходу). Да ты не кашляй – я верно говорю.

Анютушка! Теперь тебе по поводу снимков, что ты прислала. Снимок всей компании на кровати – прелесть сущая, и Bergheil[234], следовательно, прелесть, и книпсик тоже. Поэтому ты понимаешь, до какой степени я раздосадован, что тебя-то и нет! Это тем более грустно, что у всех прочих трех замечательно естественные и ненатянутые физиономии, и я уверен, что и ты бы тут отлично вышла. Но какая же душенька книпс. А вот увеличением с маками я совсем недоволен. В чем тут дело, не могу определить – или негатив нерезкий, или сфокусирован плохо, или свинушка шалит[235]. Пришлите мне хоть одно безукоризненное увеличение, стыдно жадничать! Я вам все от себя посылаю, ничегошеньки не оставляю. А вы все себе да себе, в альбом да в альбом! А Доктору один брак. Да, кстати, пока еще Татьяна не ушла. Она таки ушла? Куда же? Маргá[236] свирепствует? Ну, это же безобразие, велите скоренько перестать. Мне очень нужно как раз Татьяну. Татьянушка, где же деньги казенные? Ведь я же ничего-ничего без них не сделаю и не привезу. Необходимо их добыть без малейшей запинки, иначе ничего не выйдет!

Ну, теперь про мои делá. Сегодня был занят весь день: монтировали кимоциклоустановку. Наши камеры и сирена гастролируют. Торжественно водружены на штативы, к камере приспособили граммофонный механизм, заодно вычистили ей катушки и шарики, смазали, вообще освежили и побрили. На другой штатив приспособили моторчик; обтюратор я заново рассчитал, сделали его из английского картона; сирену приспособили, достали камертон на ящичке, все трубки провели, все «фомы неверующие» убедились воочию, что получаются ясные и чистые тоны и что нет ничего легче, как установить унисон. Я торжествую. Кстати, сохраните подсчет обтюратора, оказавшегося хорошо уравновешенным: я его сегодня целый час интегрировал и подсчитывал. Потом меня пригласил Атцлер на консультацию по поводу внутричерепного давления и т. п.; указал ему, отвечая на его вопрос, на одну погрешность в его рассуждениях, с чем он тотчас согласился. Затем присоветовал им экспериментальный метод регистрации нистагма глаза (это такое дергающееся движение глаз), а завтра утром начнем пробовать. Итак, дел куча, и я к вечеру устаю. Сейчас еще всего половина девятого, а я уже слегка клюю носом. Но это не беда.

Карлушенька, с тобой поговорю напоследок. Будет ли мне завтра письмецо от тебя? Хотелось бы так – открыточку. Я надеюсь, что здесь, в Дортмунде, я хорошо поработаю и прорублю второе окно в Европу. Завтра вторая лекция, надо выспаться и отдохнуть. Потому кончаю. Спасибо всем за письма, Нютушке за отличную фотографию группы. Жду еще. Очень по всех по вас скучаю и жду не дождусь, когда увидимся. Карлинька, старенькая, хорошая, не забывай сынка! Ваш Доктор

<Дортмунд, 14/XI>