Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

…Мои дорогие хорошие ребятушки. Вон как поздно сегодня освободился: только что прибежал домой, притом голодный как песик, и жду ужина; но очень довольный, т. к. был совсем веселый день. Началось с кучки ваших писем. Которые суть все прелести, и они уж дали мне зарядку на весь день. Я тут же скоренько накатал ответы на открытках и поехал в город; во-первых, опустить их на почтамте у вокзала, чтобы скорее шли, а потом заглянуть в магазины. Ну и тут (ругайте меня уж, как хотите) я купил великолепный, чудный, небывалый еще в истории чемодан. Мне чемодан был-таки нужен, т. к. в Париже все не поместилось в мой, и пришлось одеяло-плед, колодки от ботинок и ночные туфли завернуть в бумажный узел. Ну вот, теперь и судите меня. Мой парижский чемодан, из вулкан-фибры, довольно в общем обыкновенный, чуть получше моих старых берлинских, стоил 132 франка = 22 марки, а за новый я заплатил (ох, страшно!) 34 марки. Но зато какой! Он фибровый, темно-синий, матовый, весь окованный кругом; крышка закрывается так[239]. Это называется staubdicht[240]. Одним словом, игрушка, загляденье. Длина 75 см. Это будет по возвращении, мой первый подарок Карле. И что самое во всем этом ужасное, я даже не терзаюсь и не стыжусь этого расхода! ‹…› Еще купил себе пару книжечек, чтобы вечером было что почитать. Естественное дело – пришлю. Одна книжка «Mit Graf Zeppelin um die Welt», другая – «Mit Raketenkraft ins Weltenall»[241]. …Ребятки, ужин принесли! Айда закусим. А потом дальше будем разговаривать. А то все остынет… 20:30. Мои хорошие, как это приятно – думать, что я уж не в далеком будущем приеду в один прекрасный день домой! До чего это славно будет! Чем вы поужинали? Мне дали телячью котлету с картошкой в изобилии, маринованными сливами и еще какой-то зеленой чепухой вроде эмбрионов цветной капусты в орех величиной. И два хлебушка. А на сладкое у меня пастилки Peppermint[242] и папиросы «Rote Händle». Есть и плитка шоколада, но сейчас не хочется. Закуриваю.

Ну, итак. Не успел кончить письмо к тете Мушке, как настало 4 часа: надо идти в лабораторию. У меня сегодня в 4 был назначен практикум по циклограмметрии со здешней публикой. Я взял один из негативов кругового удара молотом, который они тут снимали (снята только концевая часть траектории кувалды перед ударом и отдача после удара). Заставил публику (состоявшую почти из всех сотрудников физиологического отделения, включая и зава, Lehmann’a) наладить проекционный фонарь, установить верный масштаб (натуральная величина), над чем они очень долго пыхтели. Потом заставил д-ра Meyer’a промерить карандашом на миллиметровке. Тут надо отвлечься.

Первое отвлечение. Очень интересно отличается снабжение здешнего института от нашего московского. Так как все решительно можно купить, то в институте абсолютно ничего нет. Склада и Шраермана вообще не имеется. И это очень неудобно, так как за всякой пустяковиной приходится посылать в город. Выходит на поверку тот же Шраерман, у которого, правда, есть все, но зато который не на дворе, а в городе: надо на трамвае ехать. Подписи завлаба недостаточно; приходится тащить требовательную тетрадь (такую же, как у нас) Атцлеру, и потом уже мальчик побежит в магазин. Правда, что такое «валютная заявка», они зато не знают. Так и сегодня во всем институте не нашлось миллиметровки, кроме блокнотов. Искали-искали, не нашли, и пришлось взять взаймы два изрисованных листа.

Второе отвлечение: надо сказать, что Meyer, здешний циклографист, – есть горе-циклографист, хуже Кекчея [Кекчеев К. Х.], и ничего не знает, как за что приняться. Только снимал, и над снятым безрезультатно пыхтел. Разница с Кекчеем та, что Мейер хочет учиться и учится.