Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Дорогая Танечка, охотно Вас так называю и принимаю Вас в круг моих племянниц и хочу верить, что мы с Вами при личном свидании скоро сблизимся и почувствуем симпатию друг к другу. За Вашу карточку большое спасибо, она ведь куда лучше, чем те все, что были у Коли, и передает куда лучше Ваш веселый, ровный нрав, о котором рассказывал Коля. Такие две славные парочки собрались у Александры Карловны, и я понимаю, что она так счастлива в своей гармоничной семье. Коля так тепло и так прелестно нарисовал нам вашу общую жизнь с ее интересами, работами и обязанностями, что мне казалось, будто я провела с вами всеми денек и радовалась за вас всех и любовалась этой милой молодой четверкой и ее кипячей жизнью. Может быть, и Сережа получит командировку по своей специальности и Вы заглянете к нам? Я забыла попросить Нюточку, чтобы она при следующем случае послала бы фотографии трех тетей, которые мне очень хотелось бы иметь. Вы так хорошо угадали, что мне хотелось иметь известия от них, от «очевидцев», – спасибо Вам большое. Они всегда так рады, когда кто-нибудь из москвичей их навещает и внести свежую струю в их монотонную жизнь…

<Дортмунд, 17/XI>

Как видно из датировки этих открыток, ни в какой Elberfeld мы нынче не поехали, так как сейчас (полдень вот прóбило) сижу и пишу при лампе, а кругом пролито в воздух сплошное молоко. Это все равно, чтобы поехать с завязанными глазами. Учти, что в моей комнате 6 окон 150 × 200 см на юг и запад, и то без лампы нельзя. ‹…› Ну, пиши чаще, Мергешенька, раскачайся; очень твои письма мне по душé: мужские! Угости Доктора. Брат

Карлушенька, спасибо тебе пребольшое за открытку от 13.11. Не ругай меня за экономию; это тогда так вырвалось, а я совсем не скуплюсь. Сегодня взвешивался (в костюме) – 4 п. 14 ф., так что скорее потолстел! ‹…› Карлушенька, у меня сейчас хорошее, ровное настроение, прекрасные отношения с коллегами – словом, обстановка превосходная. Я даже рад, что нынче никуда не поехали: полежу уютненько на мягкой кушетке и почитаю. Я думаю, что тогда мне испортило настроение еще вот что: мне намекнули, что русский, которого я здесь встретил, – активный политический враг, и мне это было неприятно; на деле оказалось ничего подобного: это хороший парень, советский подданный. Все наврали. Ну, вот, Карлинька хорошая, постараюсь все использовать за границей, все осмотреть, поумнеть; авось, атлас напечатают, тогда будет совсем хорошо! Целую Карлиньку, жду еще весточек. Так хорошо утром получить кучечку писем! Сынок: а ты – совсем не Кабаниха. Твой Коля

Анютушка, сегодня нет от тебя письма; очевидно, придет завтра; зато вчера целых два было. Завтра узнáю, что ты думаешь о словарченке № 2. Авось, напишешь мне за это что-нибудь по-английски. Сегодня в Дортмунде городские выборы; весь город заклеен афишами 18 партий; но очень тихо и пусто, никаких демонстраций, и просто оживления не видать. Сижу уютненько за столом и пишу всем по очереди, стараюсь побисернее, чтобы больше уместить. Вот это – аллегория моей экономии: берегу слóги и сокращаю фрáзы, не из жадности, а для уплотнения…

<Дортмунд, 18/XI>