Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Мергеша, сегодня купил по случаю книжку «Das Wunderbuch der Technik»[315], за полцены, не хуже английских, прогляжу и пришлю. В Берлине много интересного в витринах – куда тебе Париж! Там ничего нет, хожу и изучаю, а к вечеру здорово устаю. Meccano-заказ обработал, может быть – завтра сдам. «Бебик» спит в шкафу – некогда пока с ним играть. Комната у меня хорошая, пребольшая и очень теплая, а кровать – блаженство, вроде Карлушиной. Перина внизу и наверху, и лампочка на ночном столике. Я как ложусь, так мгновенно засыпаю. Ну, твое письмо – шестое у меня за сегодняшний день; пощади, а то аж руку свело. …Карлушенька и Нютушка… обе мои хорошие, сегодня Атцлер прислал такой предварительный ответ от Шпрингера: «Относительно атласа я еще не принял решения. Один мой близкий анатом заявил, что он не компетентен, порекомендовал другое лицо, коему я и отдал на заключение. Он сейчас занят этим делом, и я надеюсь уже скоро дать вам определенный ответ». Ну, вот какие делá. Целую вас обеих крепко, не скучайте, до совсем скорого свидания. Доктор

<Берлин, 14/XII>

…Я – один из 106 братьев, которые были переданы Доктору Гвидону царевной Лебедью. Тяжек воздух нам земли, поэтому мы будем лежать в Докторовом чемодане до его возвращения в Москву, к славному Салтану. Я уполномочен заявить, что Доктор здоров, хорошо себя чувствует, но к вечеру балдеет, так как у него куча дел. Он спешит все аппаратурные делá поскорее покончить, а вам он кланяется. Ваш C. Von Henschel[316]. ‹…› Нютонька, получил сегодня твое Postlagernd[317] от пн. 9-го, пребольшое и совершенно замечательное. Замечательно в нем не только то, что ты меня там перехваливаешь, а все письмо в целом… Знаешь, если сравнить его с твоими первыми письмами, то видно, что встретившаяся тебе впервые практика писем выработала у тебя отличный и интересный эпистолярный стиль. Только твои письма очень сложные, в них много вводных предложений и отклонений; я думаю, что теперь ты начни искать более простой и сжатый стиль. ‹…›

<Берлин, 15/XII>

‹…› Я сегодня встал поздно по случаю воскресенья, в десятом часу, и все утро сидел за правкой окуневской статьи. Такого эфиопского перевода я еще не видывал. «Итак» переводится «und so»[318]. Я вскакивал, стонал и садился опять. Ну, я ж ее и начистил зато. Сейчас схожу где-нибудь пообедаю и пойду побродить, а вечером сяду списки составлять. ‹…›

Здравствуйте, человеки! Вот как поздно добрался до беседы с вами, мои хорошие! Но только, если бы вы знали, сколько я сегодня сидел за письменным столом, несмотря на воскресенье! Все утро правил окуневские ужасы; вот пусть Татьяна посмотрит нарочно у Окуневой, сколько мне было с ней дела: я завтра отсылаю рукопись назад, для переписки. Мне же приятно было тут то, что, оказывается, немецким языком (и не языком только, а речью) я владею довольно прилично (хотел сказать «сносно», но этой похвалы я все-таки еще не заслужил). ‹…› Очень срочное поручение: немедленно сообщить мне диаметр линз и оправы конденсатора нашего промерного аппарата: хочу купить новые. Срочность такова, что я бы очень рад был, если бы Татьяна дала Володе 2 трамбилета и 10 копеек и чтобы он опустил бы письмо в почтовый вагон поезда 18:40 Москва – Негорелое. Не думаю, чтобы вы догадались в это письмо вложить кстати и от себя по нескольку строчек, – поэтому напоминаю про это.

Давайте болтать теперь. Вот вам план моей комнаты[319].