Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Я был привезен в Москву из Каунаса, из маленькой и тогда вполне буржуазной Литвы, в конце 1934 года, когда мне уже исполнилось три года. Отцу моему, Льву Моисеевичу Мирскому, европейскому авторитету тех времен по науке о движениях, в особенности теории и методике физического воспитания, выделили квартиру в доме № 18 по улице Казакова. Там мы и жили до эвакуации в 1941 году (и в нее же вернулись в 1943‐м) на территории сразу двух институтов физкультуры – учебного и научно-исследовательского (ЦНИИФК). Круглая арка у входа в ЦНИИФК была на расстоянии примерно 100 метров от моего окошка. Николай Александрович Бернштейн, или, как я его тогда звал, «дядя Коля», запомнился мне раньше и ярче других знакомых моего отца и мамы. Думаю, что впервые он появился у нас до 1937 года. Мама хорошо играла на рояле, а главное – была машинисткой высшего класса. Еще с каунасских дней у нее была пишущая машинка с латинским шрифтом, и она охотно, играючи и без единой ошибки впечатывала для Николая Александровича иностранные ссылки в списки литературы. Я хорошо запомнил тогдашнего дядю Колю – изумительно красивого и доброго человека. Осознанные же мои впечатления о нем относятся к осени 1943-го, когда мы вернулись в Москву и я пошел в пятый класс. Летом 1944‐го я зашел в ЦНИИФК, разыскивая отца. Не найдя его, я постучал в дверь соседней лаборатории, и мне открыл Николай Александрович. Я спросил: «Дядя Коля, вы Батю моего не видали?» Друзья звали моего отца Батей. Николай Александрович внимательно так посмотрел на меня, чуть помедлил и сказал: «Батюшку вашего сегодня чести видеть я не имел». Так он говорил со мной, 12-летним пацаном, очень внимательно смотрел на меня и тут же взглянул на часы, так что я почувствовал, что он торопится, и потом он добавил: «Может, у доктора завтра будет время? А то сейчас мне очень некогда». Я даже оглянулся, не понимая, какого это доктора он имеет в виду, но никого за моей спиной не было, и тогда я понял, что это обо мне он вот так говорил, по-старинному, в третьем лице. Вот так он говорил с любым, не играя, просто так чувствовал, и говорил со всеми одинаково, с полным уважением к любому. Я сказал: «Дядя Коля, у меня теперь каникулы». Он ответил: «Я сейчас очень занят, приходите ко мне завтра, и здесь лучше называть меня по имени и отчеству. Завтра в час дня я тут буду». – «Хорошо, я прибегу». И ясно же, я на следующий день к нему именно прибежал, мне все это было дико интересно.

Я хочу здесь подчеркнуть, что благодаря моей особенности точно запоминать какое-то событие я хорошо помню эти его слова, обращенные ко мне, выражение его лица. Например, в 2005‐м я в точности припомнил, что сказал Гельфанд после смерти Миши Цетлина, хотя это было очень давно – в 1966 году, – и, только сверив потом со стенограммой, сохранившейся у Лены Глаголевой, жены Миши Беркинблита, убедились мы в том, что запомнил я точно, слово в слово, а именно: «Чтобы увидеть, а тем более создать нечто новое, нужна способность взглянуть на мир глазами ребенка, впервые открывшего их в этом мире; этой способностью обладал, мне кажется, Миша Цетлин».

Так же точно я запомнил и те слова Николая Александровича, и после этого я к нему ходил каждый день. Ведь у меня были каникулы, делать мне было нечего. А там уже два стадиона были и огромная территория института. Вскоре он уже давал мне, мальчишке, который третий год только изучал немецкий в советской школе, среди других и книгу Bethe[121] на немецком (в дальнейшем я немецкий уже знал хорошо). Он мне давал книжки на дом, и я должен был их читать и приносить по ним конспекты. Вот так я начал учиться у него еще до того, как изучал анатомию и прочее. Много лет позже я однажды встретил Николая Александровича на конференции в Институте нейрофизиологии и спросил его: «Откуда вы знали тогда, что я не подломлюсь?» Помню, он курил, покашлял, а потом ответил: «А я и не знал. И я очень рад, что вы не подломились». Вот такой он был человек, не любить его всей душой нельзя было, он был потрясающий! (Будучи много позже в Германии, я говорил с немцами, которые работают в Дортмунде в Институте физиологии труда, где он работал в 1929 году, так они до сих пор его обожают. Это был человек огромной силы, тепла и проникновения, он был провидцем вообще-то.)