Долг, честь, мужество

Стараясь не разбудить Генку, Настасья осторожно соскользнула с кровати, просунула ноги в домашние шлепанцы и принялась наводить порядок в комнате. Через полчаса стол снова был уставлен закусками, а посредине возвышалась бутылка шампанского и хрустальный графин с коньяком.

Настасья отошла к двери, придирчиво посмотрела на дело своих рук, поправила завернувшийся угол накрахмаленной скатерти и села возле кровати. Несколько минут она пристально смотрела на спящего, потом, вздохнув, поцеловала его в щеку.

— Геночка, вставай! Скоро Аким Акимович пожалует.

Спящий что-то пробормотал и повернулся на другой бок. Настасья принялась его тормошить.

— А? Что? — протирая глаза, сел в постели Генка. И тут же увидел накрытый стол и прыгнул к нему. — Ну и баба, молодец! — он схватил кусок сыра и убежал в ванную.

Когда сели за стол, Настасья попросила:

— Только, Гена, чур, по маленькой. Вот-вот подъедет Аким Акимович. Если спросит — ты у меня не ночевал, а зашел с утра по делу.

— Само собой, — Генка опрокинул рюмку.

Ровно в одиннадцать в комнату вошел Овеченский. В новом светлом костюме, в массивных очках с дымчатыми стеклами и фотоаппаратом на груди, он походил на иностранного туриста. Настасья приняла у него из рук небрежно поданную легкую шляпу.

— А этот чего здесь? — поправляя перед трельяжем редкие волосы, спросил Аким Акимович.

— Дело есть, — ответил Генка.

Овеченский натянуто улыбнулся, показывая золотые зубы.

— Ко мне или к ней?

— Какие у меня дела к Настасье?

— Ну смотри, малец! — разговаривая, Овеченский обошел вокруг стола, удовлетворенно крякнул и легонько шлепнул Настасью ниже спины. — Угодила! Присядем и начнем, помолясь, — Овеченский картинно перекрестился.

Когда выпили по второй, Настасья вышла на кухню. Овеченский подсел ближе к Генке.

— Выкладывай.

Генка рассказал о встрече в ресторане, показал записку. Аким Акимович переписал номер телефона и вернул записку обратно.

— Звонил?

— Как же я мог, не сказав вам, Аким Акимыч!

— Это верно. Без меня никак нельзя. А вот сейчас звони.

Генка метнулся к телефону.

— Ты что, опух, что ли? — удержал его Овеченский. — Продумай, что сказать. Нежность, переживания должны быть в голосе. А ты сразу за трубку. Если мужик подойдет, спроси: «Гастроном номер двадцать?» Ну, а если она, издалека начинай.

Генка прополоскал рот шампанским, снял трубку и набрал номер.

На том конце провода раздался мелодичный голос.

— Элла Викентьевна? — спросил Генка и подмигнул Овеченскому.

— Да, — послышалось в трубке.

— Добрый день. Как вы себя чувствуете? — Генка скорчил рожу.

— Кто это так беспокоится о моем здоровье? — поинтересовалась женщина.

— Ай-я-яй! Так быстро вы забываете тех, кто постоянно думает о вас? — Генка глубоко вздохнул. — Это Николай.

— Ах, это вы. Я уж подумала, что ваши взгляды в ресторане только мое воображение.

— Что вы, Элла Викентьевна, как можно!

— Николай, называйте меня лучше Эллой.

Овеченский не ожидал такой прыти от своего крестника, настолько искусно вел Генка разговор по телефону. От удовольствия Аким Акимович потирал руки.

— Кто тебе дал науку?

Генка заулыбался.

— Ну, а та, — спросил Овеченский, — у которой ты спал? Как ее...

— Марина, — подсказал Генка.

— Да. Она как?

— Сильна, Аким Акимович, сильна! Но мне неохота было с ней связываться, вот я и прикинулся, будто сплю. Так она подошла и говорит: «Фи, дикарь!»

Лицо Овеченского расплылось в улыбке.

— Дикарь? Так и сказала? Ну и дела! Ты мне ее покажи.

Генка подмигнул Овеченскому и наполнил рюмки.

На следующее утро Генка сходил в парикмахерскую, потом купил букет цветов и отправился к Рижскому вокзалу. Там он быстро разыскал голубую «Волгу», взглянул на номер и подошел к машине.

Элла Викентьевна, протянув ему загорелую руку в капроновой перчатке по локоть, приветливо улыбнулась:

— Вы пунктуальны, Николай.

— Как же я мог иначе?

Женщина распахнула дверцу:

— Прошу!

— И за какие заслуги столько любезностей? — усаживаясь рядом с Эллой Викентьевной, проговорил Маркин.

— Авансом, — загадочно улыбнулась женщина.

Всю дорогу Генка рассказывал забавные истории. Это веселило Эллу Викентьевну. Она то и дело, любуясь, поглядывала на своего спутника.

Машина остановилась в самой чаще леса. Элла Викентьевна легко спрыгнула на траву, сцепила оголенные руки на затылке, вздохнула полной грудью и потянулась, отчего платье у нее плотно прилегло к телу, обозначив полноватую, но еще стройную фигуру. Затем она круто повернулась, подбежала к Генке, схватила его за руку и повлекла в глубь леса. Генке почему-то стало жаль эту по-детски веселящуюся женщину. Ему захотелось бежать отсюда. А Элла Викентьевна все тащила и тащила его за собой, напевая какую-то сумбурную мелодию. Но вот она внезапно остановилась и заглянула в побледневшее Генкино лицо. И опять, как тогда в ресторане, оценила все по-своему.

Тем временем преступник уже вышел из оцепенения. Его охватила злость. Он думал: «Вот баба, все берет от жизни! А за какие такие коврижки? Я вор. А она? Она тоже. Нашла себе старого мужа, набитого грошами, и обирает его. А я нюни распустил».

Женщина вплотную приблизилась к Генке.