Долг ведьмы

Память услужливо подсовывает мне последние события прошлого. Джунгли, стая шакалов, разинутые зловонные пасти, руки Молибдена и розовое свечение портала. А ещё, странный, непонятный разговор двух мужчин, старого и молодого, ректора и куратора Молибдена. Но здесь я не уверена, был ли он на самом деле или нет. Да и тёплые руки преподавателя, в которых и умереть не страшно, не причудились ли? Кто знает, на что способно воображение истекающего кровью человека? Однако, если верить собственным ощущениям, я могу считать себя полностью здоровой. По крайней мере, пока лежу в корыте, тело чувствует себя не просто хорошо, а превосходно, как когда-то, в далёком, почти забытом детстве, хоть кросс беги. А вот душа… С душой как-раз с точностью, да наоборот. Она, исполосованная плетьми жестоких слов, растоптанная тяжёлыми копытами беспощадной правды, воет и кровоточит. Правильно говорят: «Душа пустоты не терпит». Всю мою сознательную жизнь место в ней занимала сестра, после разлуки с ней, его постепенно начал занимать Молибден. Сейчас же, в моей душе зияет огромная каверна. И я ощущаю её, почти на физическом уровне.

Да пошло оно всё! Изо всех сил напрягаю мышцы, игнорируя ослепительный свет лучей. В ушах звенит, голова кажется тяжёлой, словно её набили камнями, спина и ноги наливаются свинцом, а к горлу подкатывает тошнота.

Чертыхаюсь, матерюсь так, что у нашей детдомовской няньки уши в трубочки бы скрутились.

– Не так быстро, – насмешливый голос застаёт врасплох. Передо мной стоит Молибден, весь свежий, бодрый, словно только что из душа, белоснежная рубашка и такие же брюки великолепно контрастируют со мраком пещеры, на лице белозубая улыбка. Из хвоста, по обыкновению, выбита прядь.

– Чего тебе нужно? – недовольно спрашиваю, понимая, что бессильно бороться с собственной немощью да ещё и в чём мать родила, на глазах у этого отутюженного, чистенького и аккуратненького гада, смешно и жалко. – Припёрся поглумиться над расходником и мусором?

– Вот так ты благодаришь за своё спасение, Мелкая? – гад улыбается во все тридцать два зуба, касается щеки тёплыми, мягкими пальцами, от чего тело вздрагивает, как от электрического разряда. –Ты понимаешь, что если бы не маячок, мне бы не удалось тебя так быстро найти?

Пальцы Молибдена трясут перед моим лицом цепочкой, с болтающейся на ней синей капелькой. Так вот, что это было! Магическое устройство для слежения за глупыми студентами! Шпионская штучка, ограничивающая нашу свободу. А я-то обрадовалась, сочла подарком. Нет, дурой жила и дурой помру. Наивной, романтичной дурой! Может, он такие маячки на всю группу повесил, только в отличии от меня, никому и в голову не пришло цеплять это на шею и носить в качестве украшения.

– Вам так важна жизнь какой-то слабой студентки, куратор Молибден? – спрашиваю, как можно твёрже, чтобы уж вовсе не разреветься. – Насколько я помню, за потерю студента преподавателей не наказывают. А может, кому-то срочно понадобился пылесос, или утюг, или ещё какая-нибудь магически-улучшенная хрень?

– Мелкая, лично мне нужно, чтобы ты выжила и сдала экзамены. И так будет, ты меня поняла?

От властности его голоса, от обжигающего взгляда, от близости его присутствия, меня обдаёт жаром, а в груди тянет, сжимается и сладко вибрирует.

– А чего я хочу ты спросить не желаешь?

Добавляю, как можно больше яда. Надо брать себя в руки. Кроме тела, которому расшалившиеся гормоны покоя не дают, у меня есть ещё и разум. А разум вопит: «Не верь!»

– Мне это не интересно, – отмахивается Молибден. Гад улыбается, широко, светло и нежно, как улыбаются несмышлёным детям. –Смирись со своей судьбой, Мелкая. Сбежать отсюда невозможно, умереть я тебе не позволю, завалить сессию не дам. И заметь, ты на данный момент не в том положении, чтобы оказывать сопротивление и диктовать свои правила.

Вот тут он прав. Довольно нелегко бунтовать, когда лежишь в каком-то корыте, опутанная от подбородка до кончиков пальцев зелёной дрянью, а любая попытка подняться оканчивается слабостью и ноющей болью во всём теле.

– Да тут все не в том положении, чтобы оказывать сопротивление, разве нет? В тебе хоть что-то человеческое осталось? Что ты испытываешь, когда слышишь крики жертв в подвале? Совесть по ночам не мучает? Кошмары не снятся?

Чеканю каждое слово, глядя в лицо, мгновенно ставшее каменным, в холодные, стальные глаза. Говорю и понимаю, что мои слова – комариный писк, назойливый, жалкий, но вполне устраняемый. Шлёп! И нет комарика.

– У всех свой долг и у всех своя судьба, – цедит сквозь зубы Молибден. – Я тоже мог бы лежать в одной из этих капсул, отдавая свой разум и магию какому-нибудь пылесосу, ножу или стиральному баку, а может и военной машине. Однако, мне повезло больше. Это жизнь, Мелкая. Кто-то просит милостыню на пороге храма, кто-то ловит преступников, а кто-то сидит на троне. Нигде и никогда не будет счастья для всех, чтобы каждый был доволен.