Долгая дорога домой

На полигоне за деревней проводились военные занятия, штыковой бой, атака, владение оружием. Стрельба была на полигоне, а муштра – на плацу. В клубе часто крутили кино, проводились концерты как профессиональных артистов, так и самодеятельности. Я стал играть в клубном оркестре на скрипке. Руководитель оркестра Кроль[84] пытался учить меня играть по нотам. В январе 1941 года меня назначили заместителем начальника клуба. Я нанимал артистов из Барановического театра. На это давались и деньги, и машина. На 23 февраля я привез артистов из Слонима, в их числе оказались сестры Уриновские. Они очень красиво танцевали какой-то полуакробатический танец, в клубе было холодно, а они полураздеты. Встретили их очень тепло и долго аплодировали.

Вскоре меня назначили начальником полковой библиотеки. Дали двух библиотекарей – Баркана Якова Исаковича и Шехтера. Мой предшественник, младший политрук Бутенков, был отправлен политруком дисциплинарного штрафного батальона. Такие батальоны в то время только создавались. Я стал спать вместе с поварами и музыкантами. Всеобщий подъем в 6 часов утра нас уже не касался. На утреннюю зарядку мы тоже не выходили.

Большим книголюбом был начальник продовольствия майор интендантской службы Злотников[85]. Он всегда рылся в книгах, брал домой, а дня через три-четыре менял на другие. Перечитывал все газеты. Мы подружились. Я ходил всегда аккуратно одетым. Шинель, гимнастерку, брюки портные мне подогнали. Купил польские хромовые сапоги, а русский мастер перешил их по моей ноге и по форме сапог советских командиров. У поляков голенище называют «халява». Оно несколько другой формы. У них есть даже поговорка: «Пана узнают по халяве».

Злотников всегда брал меня на пробу обедов. Сначала в столовой для командного состава, затем – для рядового. Обед раздавали только после того, как мы попробуем.

Несколько раз меня командировали в Минск для покупки подарков детям военнослужащих и их женам. Я делал все аккуратно, перерасхода не допускал, ну и присвоений тоже. В Минске я ходил на танцы в клуб имени Сталина, спал в казарме.

Меня вызвали в штаб полка. В кабинете комиссара Ракитина сидело трое гражданских. Эти люди раньше были подпольщиками-коммунистами, при панской Польше сидели в тюрьмах. Попросили дать лектора в деревню, поскольку они хотят организовать колхоз, но что это такое, не знают. Надо было рассказать жителям о советском строе, о колхозах. Ракитин сказал, что специально командируют меня. Они обеспечат мою безопасность, а потом привезут назад.

Мы поехали. Людей в зале собралось много. Меня представили. Я поздоровался, немного рассказал о себе. Потом спросил: что их интересует? Все гамузом ответили: колхозы! Я подробно рассказал, что знал на примере своей деревни. Вопросов каверзных было много. Не думаю, что мне удалось убедить людей вступать в колхоз. На их заявления о том, что в колхоз они не пойдут, я говорил, что это дело добровольное. Переночевал я у одной старушки. А утром меня привезли назад, в полк. Мне показалось, что эти крестьяне о нашей жизни, о наших колхозах знают больше, чем я. Они обо всем уже были информированы. Следующая встреча состоялась в другой деревне, там было то же самое. Слава богу, что все обошлось без инцидентов. Время было опасное, люди были настроены враждебно, ждали войну, прихода немцев.

На отчетно-выборном комсомольском собрании полка, несмотря на мои самоотводы, меня второй раз подряд избрали секретарем комсомольской организации. Секретарь Слонимского горкома комсомола попросил меня сделать доклад для учащихся девятых – десятых классов школ города. В назначенное время их всех собрали в большом зале. Я пришел туда, меня представили. Сделал доклад о ленинской молодежи, о комсомольской организации, ее роли в жизни общества. Познакомил с программой и уставом комсомола. Здесь тоже были антисоветские выступления, выкрики. После собрания на выходе из зала около выходных дверей увидел антикомсомольский плакат.

Слоним был небольшой, но очень чистый и красивый город. Когда я сюда прибыл, всего было полно. Почти у каждого дома были торговые точки – ларьки-окошки. В магазинах висели разного сорта колбасы, лежали сыры, торты, конфеты, булки…

В продаже были часы, бритвы, одежда – бери, сколько хочешь. Это было в конце 1939 – начале 1940 года. На городском рынке было то же самое – всего полно. Мне очень нравились моченые яблоки.

В начале 1940 года в наш полк прибыл еще один эшелон – пополнение из кавказских народов. Все они были черные, небритые. Они долго ждали обмундирования. Несмотря на запреты, они самовольно уходили в город, бродили по базару, заходили в ларьки, магазины и хватали все что попало, хотя и за деньги. Они позорили нас. Одели их лишь в конце января 1940 года и распределили по полкам нашей 29-й дивизии.

Вскоре никаких продуктов не осталось. Продажи стали осуществляться тайно. В магазинах – пусто. Все стало, как у нас в Союзе.