Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Краеугольным камнем обвинений прокурора против нас являлся шестистраничный план действий «Операция ”Майибуйе“», конфискованный во время полицейского рейда в Ривонии. Руководители Национального высшего командования держали этот документ перед собой на столе, обсуждая его, когда полиция осуществила штурм фермы Лилислиф. Операция «Майибуйе» в общих чертах обрисовывала план возможного начала партизанской войны и то, как она может способствовать массовому вооруженному восстанию против правительства. Этот план предусматривал первоначальное сосредоточение небольших партизанских отрядов в четырех различных районах Южной Африки и их нападение на заранее выбранные цели. В документе была поставлена цель набрать в стране в ряды формирований «Умконто ве сизве» семь тысяч новобранцев, которые действовали бы под началом ста двадцати опытных экспертов в вопросах ведения партизанской войны, обученных за рубежом.

Доводы гособвинения в значительной степени основывались на его утверждении о том, что план действий «Операция ”Майибуйе“» был одобрен исполнительным комитетом Африканского национального конгресса и, таким образом, стал оперативным планом командования «Умконто ве сизве». Мы настаивали на том, что план действий «Операция Майибуйе» еще не был официально принят руководителями АНК и во время их арестов все еще находился на этапе обсуждения. Что касается меня, то я вообще считал, что этот план являлся лишь черновым проектом будущего документа, поскольку ставил совершенно нереалистичные цели и требовал серьезной корректировки. Я не верил, что на том этапе партизанская война могла быть жизнеспособным вариантом.

План действий «Операция ”Майибуйе“» был составлен в мое отсутствие, так что я очень мало знал о его деталях. Даже среди участников процесса в Ривонии не было согласия относительно того, был ли этот план принят в качестве документа АНК. Гован Мбеки, который разработал проект документа вместе с Джо Слово, настаивал на том, что он был согласован и, таким образом, было бы неправильным утверждать в суде, что он находился на этапе обсуждения. Однако все остальные обвиняемые утверждали, что, хотя этот документ и был разработан Национальным верховным командованием, он не был одобрен исполнительным комитетом АНК и даже не был представлен вождю Альберту Лутули.

Хотя вероятность вынесения нам высшей меры наказания являлась для нас тяжелым психологическим испытанием, в целом наше настроение было приподнятым. Мы даже позволяли себе юмор висельника. Деннис Голдберг, самый молодой из обвиняемых, обладал совершенно необузданным чувством юмора и часто вынуждал нас смеяться, когда этого не следовало делать. Когда один из свидетелей обвинения описал, как Рэймонд Мхлаба для маскировки носил колоратку, белый воротник католического священнослужителя, Деннис стал называть его «преподобным Мхлабой».

В своей консультационной комнате в здании Дворца правосудия мы часто общались с помощью записок, которые затем сжигали, а пепел выбрасывали в мусорную корзину. К нам был приставлен один из офицеров спецотдела полиции, лейтенант Свейнпол, дородный краснолицый парень, который был убежден в том, что мы постоянно стараемся обмануть его. Однажды, когда Свейнпол наблюдал за нами, стоя в дверях консультационной комнаты, Гован Мбеки начал писать записку, делая вид, что пытается скрыть это. Так же якобы скрытно он протянул ее мне. Прочитав, я глубокомысленно кивнул головой и передал ее Ахмеду Катраде, который достал спички, словно собирался сжечь этот вещдок. Свейнпол бросился к нему и выхватил из его рук записку, заявив что-то об опасности открытого огня в помещениях. Затем он вышел из комнаты, чтобы ознакомиться со своим трофеем. Через несколько секунд он ворвался к нам обратно с криком: «Я прикончу вас всех за это!» Как оказалось, Гован Мбеки написал заглавными буквами: «Ведь Свейнпол – красивый парнишка, не так ли?»

Нас заперли в тюремных стенах и судили, решая, оставить ли в живых, а за пределами тюрьмы в это время жизнь продолжалась. Жена Джеймса Кантора должна была со дня на день родить. Джеймс являлся адвокатом, которого привлекли к суду лишь по той причине, что он был шурином Гарольда Вольпе.

Однажды утром, когда мы сидели на скамье подсудимых, с другого ее конца мне передали записку:

«Мы с Барбарой составили подробный список возможных крестных отцов и пришли к выводу, что, независимо от того, будет ребенок девочкой или мальчиком, мы сочли бы за честь, если бы вы согласились на эту должность в качестве дополнения к должностям, пользующимся более дурной репутацией, которые вы занимали в прошлом».

Я отправил в ответ Джеймсу записку следующего содержания: