Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

«Я чрезвычайно польщен этим предложением, и это будет честь для меня, а не для ребенка. Теперь меня вряд ли посмеют повесить».

56

Рассмотрение нашего судебного дела продолжалось в течение рождественского периода 1963 года и завершилось 29 февраля 1964 года. У нас было чуть больше месяца, чтобы изучить представленные доказательства и подготовить свою защиту. Против каждого из нас были выдвинуты различные обвинения. Не нашлось никаких серьезных доказательств виновности Джеймса Кантора, он даже не являлся членом нашей организации и вообще не должен был предстать перед судом. Что касается Расти Бернштейна, Рэймонда Мхлабы и Ахмеда Катрады, то доказательства их причастности к подрывной деятельности были весьма ограниченными, и мы решили, что они не должны свидетельствовать против самих себя. В случае с Расти Бернштейном улики вообще были ничтожны, поскольку его просто застали в Ривонии вместе со всеми остальными. Остальные шестеро из нас решили признать себя виновными по отдельным пунктам обвинения.

Брэм Фишер был настроен весьма пессимистично. Он признал, что, даже если мы докажем, что решение об организации партизанской войны не было одобрено и наша политика проведения диверсионных акций не предусматривала человеческих жертв, суд все равно может вынести смертный приговор. Команда защиты разделилась по вопросу о том, должны ли мы давать показания и свидетельствовать против себя. Некоторые из наших адвокатов утверждали, что если мы дадим показания, то это навредит нам. Джордж Бизос, однако, предположил, что если мы откажемся от показаний и не убедим судью в том, что не принимали решения об организации партизанской войны, то он, безусловно, назначит нам высшую меру наказания.

Мы с самого начала ясно дали всем понять, что намерены использовать судебный процесс не как проверку нашей судебной системы, а как платформу для пропаганды наших убеждений. Например, мы решили признать свою ответственность за акты подрывной деятельности. Мы решили также признать, что некоторые из нас отказались от принципа ненасильственных действий. Мы были озабочены не своим освобождением или смягчением предстоящего нам наказания, а тем, чтобы этот судебный процесс послужил укреплению дела, за которое мы все боролись, даже ценой наших собственных жизней. Мы были полны решимости защищать себя не столько в юридическом отношении, сколько в моральном. Мы рассматривали этот судебный процесс как продолжение нашей освободительной борьбы другими средствами. Мы приняли решение признаться в том, что и так было хорошо известно властям, но при этом отказаться от показаний, которые, по нашему мнению, могли нанести вред другим борцам за свободу.

Мы решили оспорить ключевое утверждение гособвинения о том, что мы организовали партизанскую войну. Наш замысел состоял в том, чтобы признать: да, мы подготовили резервный план по организации партизанской войны на тот случай, если диверсионные акции не решат поставленных задач. Наряду с этим мы были намерены утверждать, что считали: эти акции пока еще не достигли поставленных целей по той причине, что просто не были организованы с достаточной эффективностью. Мы планировали опровергнуть утверждения гособвинения об убийствах невинных свидетелей и об умышленном причинении вреда их здоровью, поскольку либо эти утверждения были откровенной ложью, либо такие инциденты являлись делом рук других лиц. Само собой разумеется, мы были намерены категорически отрицать то, что рассматривали возможность поддержки вторжения в страну иностранных вооруженных сил. Чтобы решить все эти задачи, мы полагали, что нам придется объяснить суду суть плана действий «Операция ”Майибуйе“».

Что касается меня, то у суда было достаточно доказательств для вынесения мне обвинительного приговора. Документы, написанные моей рукой, свидетельствовали о том, что я незаконно покинул страну, организовал военную подготовку для активистов Африканского национального конгресса и стоял за созданием формирований «Умконто ве сизве». В деле фигурировал также написанный моей рукой текст под названием «Как быть хорошим коммунистом», который, по мнению гособвинения, являлся доказательством того, что я состоял в Коммунистической партии. На самом деле это название было позаимствовано мной из работы китайского теоретика коммунизма Лю Шаоци, а сам текст я написал, чтобы доказать свою точку зрения Мозесу Котане. Мы с ним непрерывно спорили о том, привлекателен ли коммунизм для обычных южноафриканцев. Я утверждал, что коммунистическая литература по большей части скучна, заумна, доступна лишь посвященным и ориентирована на страны Запада, в то время как для африканских масс она должна быть простой, ясной и актуальной. Мозес настаивал на том, что это невозможно. Чтобы доказать свою точку зрения, я взял эссе Лю Шаоци и переписал его для африканской аудитории.