Я хотел, чтобы суд понял, что мы действовали не безответственно, что мы тщательно обдумывали все последствия принятия нами решительных мер. Я особо подчеркнул нашу решимость не причинять вреда человеческим жизням:
«Мы, члены Африканского национального конгресса, всегда выступали за демократию без расовых различий, и мы избегали любых действий, которые могли бы отдалить расовые группы друг от друга еще больше. Но суровые факты свидетельствовали о том, что пятьдесят лет отказа от насилия не принесли африканскому народу ничего, кроме все более и более подавляющего нас законодательства и все меньших и меньших прав. Возможно, этому суду сложно понять, но это факт: в течение долгого времени африканцы говорили о насилии, о том дне, когда они будут сражаться с белым человеком и отвоюют свою страну, а мы, лидеры АНК, тем не менее всегда убеждали их избегать насилия и использовать мирные методы. Хотя некоторые из нас обсуждали сложившуюся ситуацию в мае и июне 1961 года, нельзя было отрицать, что наша политика построения государства без расовых различий ненасильственными методами ничего не дала и что наши последователи стали терять доверие к этой политике и развивать тревожные идеи терроризма…
Формирования ”Умконто ве сизве“ были образованы в ноябре 1961 года. Когда мы приняли это решение и впоследствии сформулировали наши планы, сохранение принципов ненасилия и расовой гармонии АНК было очень важно для нас. Мы понимали, что страна катится к гражданской войне, в которой черные и белые будут воевать друг против друга, и с тревогой думали о создавшемся положении. Гражданская война означала бы разрушение того, за что выступал АНК. С гражданской войной достичь расового мира будет труднее, чем когда-либо. В истории Южной Африки у нас уже были примеры результатов такой войны. Потребовалось более пятидесяти лет, чтобы исчезли шрамы южноафриканской [англо-бурской] войны. Сколько же времени потребуется, чтобы избавиться от шрамов межрасовой гражданской войны, которую невозможно вести без больших человеческих жертв с обеих сторон?»
Я заявил, что диверсионные акты дали определенный толчок для развития будущих отношений между расовыми группами. Реакция властей в лице представителей белого населения на наши первые диверсионные акты была быстрой и жестокой: диверсии были объявлены преступлением, караемым смертной казнью. Я подчеркнул, что мы не хотели гражданской войны, но, если она окажется неизбежной, мы хотели быть к ней готовыми: