Я по сути своей оптимист. Не могу сказать, от самой моей природы это или от воспитания. Иногда оптимизм заключается в том, чтобы, радуясь солнцу, продолжать двигаться вперед. Было много мрачных моментов, когда моя вера в человечество подвергалась жестокому испытанию, но я не хотел и не мог предаваться отчаянию. Такой путь приводил к поражению – и смерти.
61
Каждое утро в 5:30 нас будил ночной надзиратель, который звонил в медный колокол в начале нашего коридора и кричал: «Word wakker! Staan op!» («Просыпайтесь! Вставайте!») Я всю свою жизнь вставал достаточно рано, и эта утренняя побудка не была для меня обременительна. Несмотря на подъем в такой ранний час, нас не выпускали из камер до 6:45. К этому времени мы должны были прибраться и свернуть наши циновки и одеяла. В камерах не было водопровода, а вместо туалетов стояли железные санитарные ведра, известные как «отхожие ведра». Они были диаметром десять дюймов[78]
и имели вогнутую керамическую крышку, которая была наполнена водой. Вода в этой крышке предназначалась для бритья и помывки.В 6:45 нас выпускали из камер, и первое, что мы делали, – это опустошали свои «отхожие ведра». Их нужно было тщательно промыть в специальных мойках в конце коридора, в противном случае они создавали невыносимое зловоние. Единственной приятной вещью в очистке своего «отхожего ведра» было то, что (по крайней мере, в первые дни заключения) это был единственный момент, когда мы могли пошептаться со своими коллегами. Надзирателям не нравилось самим заниматься этим делом, так что нам предоставлялась возможность спокойно поговорить друг с другом.
В течение первых месяцев завтрак нам в камеры приносили заключенные из общих секций. Он состоял из маисовой каши, которую заключенные общего режима наливали из бачка в миску, а ту, в свою очередь, просовывали нам через решетку камеры. Это действие требовало достаточной ловкости, чтобы не пролить кашу.
Через несколько месяцев завтрак нам стали доставлять в тюремный двор в старых металлических бочках из-под масла. Мы сами накладывали себе маисовую кашу в металлические миски, затем каждый из нас получал кружку того, что называлось кофе, но на самом деле было измельченной кукурузой, запеченной до черноты и заваренной горячей водой. Когда нас выпускали во двор, чтобы мы получили свой завтрак, я бегал трусцой по периметру, пока не подходила моя очередь.
Как и все остальные аспекты тюремной жизни, пища для нас также имела дискриминационный характер. Цветные заключенные и индийцы получали еду немного лучшего качества, чем чернокожие африканцы, хотя разница была и небольшой. Тюремные власти любили говорить, что мы получали сбалансированное питание. Оно, действительно, было сбалансированным – между несъедобным и неудобоваримым. Мы постоянно протестовали против качества нашей пищи, однако в первое время надзиратели отвечали нам: «Вы, кафры, едите в тюрьме лучше, чем ели у себя дома!»
В самый разгар завтрака охранникам нравилось кричать нам: «Val in! Val in!» («Строиться! Строиться!») По этой команде нам следовало выходить из своих камер для осмотра. У каждого заключенного куртка цвета «хаки» должна была быть застегнута на все три пуговицы. Когда надзиратель проходил мимо заключенного, тот должен был снять свою шапочку. Если пуговицы у заключенного были расстегнуты, шапочка не снята или у него в камере царил беспорядок, то его обвиняли в нарушении тюремных порядков и наказывали либо одиночным заключением, либо лишением еды.
После осмотра мы работали в тюремном дворе, разбивая до полудня камни на гравий. Перерывов на отдых не было. Если мы начинали работать чуть медленнее, надзиратели, заметив это, криками подгоняли нас. В полдень звенел колокол к обеду, и в тюремный двор ввозили металлический бак с едой. Для чернокожих африканцев обед состоял из вареных маисовых зерен. Индийцы и цветные заключенные получали маисовую кашу, похожую на суп. Им такое блюдо иногда давали вместе с овощами, в то время как нам, чернокожим африканцам, без них.
На обед мы иногда получали напиток под названием phuzamandla, что означало «напиток силы». Он представлял собой порошок, приготовленный из маисовой муки с добавлением дрожжей, который надо было размешать в воде или молоке. В густом состоянии он был вкусным, но тюремные власти давали нам этого порошка так мало, что он едва окрашивал воду. Обычно я старался в течение нескольких дней сохранять свои порции, накапливая их, чтобы затем приготовить подходящий напиток. Но если тюремщики обнаруживали такие запасы, то забирали их, а заключенного наказывали.