Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Каждому из нас выдали несколько больших картонных коробок, в которые следовало собрать свои вещи. Все, что я накопил почти за два десятилетия своего заключения здесь, могло поместиться в этих нескольких коробках. Мы упаковались чуть больше чем за полчаса.

В коридоре поднялась суматоха, когда другие заключенные поняли, что нас переводят, но у нас не было времени как следует попрощаться с нашими многолетними товарищами. Это еще одна из форм тюремного унижения. Твои узы дружбы и верности с другими заключенными для тюремных властей ничего не значат.

Через несколько минут мы оказались на борту парома, направлявшегося в Кейптаун. Я оглянулся на остров Роббен, когда дневной свет уже угасал, не зная, увижу ли его еще когда-нибудь. Человек может привыкнуть ко всему – и я привык к острову Роббен. Я прожил там почти два десятилетия, и, хотя он никогда не был моим домом (мой настоящий дом был в Йоханнесбурге), он стал местом, где я чувствовал себя комфортно. Я всегда считал перемены в жизни трудным периодом, и переезд с острова Роббен, каким бы мрачным он временами ни был, не являлся в этом отношении исключением. При этом я понятия не имел, чего мне следовало ждать впереди.

В доках нас в окружении вооруженной охраны затолкали в грузовик без окон. Мы вчетвером стояли в темноте, пока более часа этот грузовик куда-то ехал. После этого мы прошли через различные контрольно-пропускные пункты и, наконец, остановились. Распахнулись тюремные ворота, и в темноте нас провели куда-то по бетонным ступеням и через металлические двери. Мне удалось коротко спросить охранника, где же мы находимся.

– Тюрьма «Полсмур»[97], – так же коротко ответил он.

Часть десятая. Разговор с врагом

87

Тюрьма строгого режима «Полсмур» расположена на окраине юго-восточного пригорода Кейптауна Токай, с зелеными лужайками, аккуратными домиками и белым населением. Сама тюрьма расположена среди поразительно красивых пейзажей полуострова Кейп между горой Константиаберг на севере и сотнями акров виноградников на юге. Однако эта природная красота была невидима для нас, огороженных от нее высокими бетонными стенами тюрьмы «Полсмур». В этой тюрьме я впервые понял смысл фразы Оскара Уайльда о «синей палатке, которую заключенные называют небом»[98].

У тюрьмы «Полсмур» было вполне современное лицо, но весьма примитивное, дряхлое сердце. Административные здания и здания для тюремного персонала были чистыми и ухоженными, но жилье для заключенных было обветшалым и убогим. В Полсмуре содержались заключенные, осужденные на основании судебных решений, вынесенных по нормам общего права, и обращение с ними было ретроградным. Нас держали отдельно от них и обращались с нами по-другому.

На следующее утро мы получили первое представление об обстановке и условиях жизни в новой тюрьме. Нам, четверым политическим заключенным, предоставили, по существу, тюремный пентхаус: просторную камеру на третьем, самом верхнем, этаже тюрьмы. Мы являлись единственными заключенными на всем этаже. Основная камера была чистой и современной, размерами примерно пятьдесят на тридцать футов[99], и имела отдельную секцию с туалетом, писсуаром, двумя раковинами и двумя душевыми кабинами. В камере стояли четыре настоящие кровати с простынями и полотенцами – просто роскошь для того, кто бо́льшую часть последних восемнадцати лет спал на тонких циновках на каменном полу. По сравнению с тюрьмой на острове Роббен мы оказались в пятизвездочном отеле.

У нас также была собственная Г-образная терраса, открытая тюремная секция длиной с половину футбольного поля, на которую нам разрешалось выходить в течение всего дня. К сожалению, ее белые бетонные стены были высотой около двенадцати футов[100], так что мы могли видеть лишь небо, за исключением одного угла, над которым можно было разглядеть хребет горы Константиаберг, в частности его участок, известный как «Глаз слона». Иногда я думал об этом кусочке горы как о верхушке айсберга всего остального мира.