Долгая дорога в дюнах-II

— Но они и так торгуют! — зло перебил Зингрубер. — Господин Брежнев весьма активно экспортирует танки и коммунистические режимы, будь то в Европе, Африке или Южной Америке. Они всюду суют свой нос!

— Господин Брежнев не вечен. Так же, как наши ястребы. Их время проходит. Будущее за деловыми людьми, смею тебя уверить…

Тирада Лосберга была прервана довольно неожиданным появлением Блейфила.

— Добрый день, господа. Я немного опоздал. Но вы сейчас будете вознаграждены за свое долготерпение.

Не взглянув на экран, он выключил телевизор.

— Дело в том, что вы кушаете протухшие новости. У меня есть для вас репортажик посвежее.

Блейфил извлек из стола замысловатый баллончик и заботливо опрыскал из него лепестки особенно нежной орхидеи. Он явно тянул со своим чрезвычайным сообщением, видимо, набивая ему цену. Наконец удобно устроился в фантастически изысканном и фантастически уродливом кресле и изрек:

— Мне только что позвонили из Сент-Этьена. Русская машина, доставившая нам столько хлопот и волнений…

Двумя толстыми волосатыми пальцами он приподнял стоявший на столе макет, изобразил круг над полом и как бы невзначай выронил.

Зингрубер и Лосберг переглянулись, желая удостовериться в правильности своих догадок.

— Да-да, — благодушно кивнул Блейфил. — Гробанулся совершенно самостоятельно, без нашей помощи.

— Разбился? — тихо переспросил Лосберг, еще не решаясь поверить. — А экипаж?

— Кажется, некоторые спаслись… Пилот вроде бы погиб, — пожал плечами Блейфил. — Теперь его, несомненно, причислят к лику святых, тем более что это произошло при спасении женщин из монастыря кармелиток.

— Господи, а я то, грешник, клеветал на Всевышнего за то, что он отвернулся от нас! — возбужденно воскликнул Зингрубер. — Ведь такое развитие событий в корне меняет дело.

Лосберг молчал, словно оглушенный. Он думал о Марте — той далекой Марте, которая жила на его далекой, но не забытой родине. О том страшном ударе, который нанесла ей судьба… И еще он думал о другой, близкой, Марте и понимал, что судьба безжалостно обошлась и с нею. Слова Блейфила и Зингрубера доносились до него, как сквозь вату…

— У нас появляется мощный и совершенно неожиданный союзник, — восторженно разглагольствовал лысый магнат. — Типично русское явление — перестраховка! Пока они составят и соберут свои комиссии, а те будут разводить писанину, таскать всех, от Главного конструктора до последнего заправщика, на Лубянку в поисках участников диверсии, мы получим массу времени, чтобы наверстать упущенное и выправить положение.

— Кстати, и наша пресса подкинет им пару мыслишек, — увлеченно подхватил Зингрубер. — Заметьте, ни французская, ни американская, ни бельгийская машины не потерпели аварии на тушении пожара… Я уж не говорю о надежнейшей фирме «Лосберг — Зингрубер»! Если умело подать эти факты, рынок задумается — а так ли уж хороша советская вертушка, если в первой же серьезной передряге разлетелась вдребезги?!

— Весьма полезное рассуждение, — одобрил Блейфил. — Однако пока только рассуждение! А что касается практики, — он лукаво прищурился, — то, по секрету сказать, я уже послал к озеру Дюраз, в котором затонул вертолет, нескольких водолазов в сопровождении опытных специалистов. Десяток хороших снимков… Может быть, один-два оригинальных узла на память. В конце концов я вовсе не против сотрудничества с русскими — вопрос только, в какой форме, — с неприятной улыбкой он взглянул на Лосберга. — В общем, появляется реальный шанс спасти добрую половину, а то и все контракты. Что вы на это скажете, господин Лосберг?

— Я скажу, — Лосберг бросил тяжелый, отсутствующий взгляд на своих компаньонов, — что, когда к убитому льву бросается стая гиен, лучше отойти в сторону, иначе можно задохнуться от вони.

Глава 24

На светлой полосе пляжей Рижского взморья сегодня было немноголюдно. Залив и побережье тонули в густом влажном тумане. Неприветливым было и серо-стальное море. Но и в этот осенний ненастный день многие рижане не изменили любимому месту воскресных прогулок. К тому же дети и собаки очаровательны и веселы в любую погоду, именно они и оживляли хмурую тишину утра, навевали улыбки.

Калнынь, тоже верный давней привычке, неторопливо брел по плотному песку вдоль кромки воды, заложив руки за спину и подняв воротник темно-серого плаща. Игривый спаниель обмел ему шелковистыми ушами ботинки, приглашая поиграть, и был несколько обижен, поняв, что его порыв остался без ответа. Калнынь шел, погруженный в свои думы, и изредка отвечал на приветствия знакомых коротким кивком головы. Взглянув на часы, он свернул на тропинку, взбегавшую вверх по дюнам и терявшуюся между соснами. На поляне под деревьями стояли врытые в землю грубые скамьи, сколоченные из толстых, слегка обтесанных бревен. Под стать им были такие же крепкие приземистые столы. Чуть в стороне, возле островерхого бревенчатого шатра с резной бахромой по краям позвякивали кружки, лилось из бочек пиво.

Здесь были только мужчины. Степенные молчаливые латыши заходили сюда выпить по кружечке под копченую салаку, исконное рыбацкое лакомство.